— Но ведь все так делают. Это самая обычная практика, — оправдывался Ритц.

— Когда отель приносит большой доход — да.

— Тринадцать процентов — это…

— Этого недостаточно. Вы просто использовали «Савой» как временное пристанище и офис, где можно спокойно трудиться над воплощением в жизнь иных, ваших личных планов. Средства «Савоя» послужили вам отличным рычагом для запуска новых проектов, которые для нас не представляют ни малейшего интереса.

— Но «Савой» — это я! — воскликнул Ритц.

— Вы переоцениваете собственную значимость.

— Возможно, следовало бы спросить об этом королеву или ее сына.

— Я не позволю вам меня шантажировать!

— А я не позволю вам меня унижать!

Эскофье молчал. Его самого, помимо всего прочего, обвиняли в создании собственных компаний, поставлявших «Савою» различные товары, хотя на самом деле большая часть названных компаний исходно принадлежала самому отелю. Поставили ему в упрек и то, что он получает от поставщиков комиссионные и подарки.

Обвинения были явно нелепые. Хотя перечисленные «злоупотребления» действительно отчасти имели место, ничего особо злостного в них не было. Это был просто бизнес. Просто quid pro quo.[115]А совет директоров выставлял их с Ритцем настоящими преступниками.

«Это же всего лишь вознаграждение за труды», — хотелось сказать Эскофье. Ведь он, в конце концов, от многого отказался ради «Савоя» — от семьи, от Франции, — ибо искренне желал представить англичанам французскую культуру и французскую кухню! А в итоге за все принесенные им жертвы получил лишь этот кошмарный английский чай среди бела дня и немного денег, которых было далеко не достаточно, чтобы содержать два дома. Ему хотелось объяснить свою позицию, защитить себя, однако он молчал. Ему казалось недостойным спорить с этими людьми. «Через год меня уже здесь не будет», — думал он.

— Джентльмены, собрание закончено, — сказал Ритц и встал. — Согласно нашему контракту, мы имеем право шесть месяцев в году заниматься также иными проектами. Если же вы обвиняете нас в неких правонарушениях, то я убедительно прошу вас представить более солидные доказательства, иначе я, как и тот генеральный менеджер отеля, что работал здесь до меня, буду вынужден возбудить против «Савоя» судебное дело и выиграю. — И он вышел из зала.

Эскофье последовал за ним.

Уже на следующее утро в «Савое» появилась целая армия аудиторов.

Все это случилось четыре месяца назад, и Эскофье понимал, что теперь они должны быть очень осторожны. Он снова просмотрел меню.

— Это могут воспринять весьма негативно. А Патти… Может, нам лучше самим ей заплатить?

— Ты же назвал в ее честь кушанье, ставшее знаменитым! Ей бы следовало просто спеть и не требовать за это денег.

— Даже если бы мы назвали в ее честь этот отель, деньги она бы все равно потребовала. Она теперь завела себе попугая и повсюду с ним ездит. Между прочим, единственное слово, которое он умеет говорить, — это «Cash! Cash!»[116]

— Так, может, Мельба споет?

— Она занята.

— Ты спрашивал? Ты сказал ей, что она оказала бы мне огромную услугу?

— Сказал. А она ответила, что ей очень жаль.

Она действительно это сказала. Но на самом деле ее ответ звучал так: «Мне очень жаль, что успех от вас отвернулся. Ритц так раздулся, что вот-вот лопнет. Да и ты тоже».

Но такого Эскофье Ритцу сказать не мог. Он и священнику вряд ли в таком бы признался.

— Значит, ей очень жаль? Если бы ей действительно было жаль, она выкроила бы десять минут в своем расписании!

— Я только передаю ее слова.

— Тогда назови в ее честь что-нибудь совершенно несъедобное, — сказал Ритц. — Она становится толстой, как знаменитые три поросенка.

— Ладно. Можно назвать ее именем какое-нибудь диетическое блюдо. Например, тоненький ломтик поджаренного хлеба — чтобы она несколько уменьшила свои алчные устремления.

— А можно выставить в витрине «Савоя» молочного поросенка с персиком в пасти в качестве новой рекламы десерта «персики Мельба». А что? Это было бы весьма забавно.

Ритц допил второй мартини и прислушался к звукам оркестра в соседнем зале. Теперь там играли Баха, менуэт соль-мажор. Пятичасовой чай подходил к концу. А значит, в мире вскоре будет вновь восстановлен знакомый им обоим порядок.

— Не правда ли, это поистине храм земных наслаждений? — Бармен принес Ритцу еще один коктейль, но Эскофье отставил бокал в сторону, на расстоянии вытянутой руки от Ритца.

— Хватит, Цезарь, сегодня вечером у нас обоих голова должна быть совершенно ясной.

Ритц привстал, наклонившись над столом, взял бокал с коктейлем и сообщил:

— Между прочим, эти аудиторы сегодня убрались.

— Насовсем?

— Да.

— И?

— И теперь ты встретишься с инвесторами во время коктейля, а потом извинишься и уйдешь домой. Тебе лучше оставаться в стороне день или два, пока я сам все не проясню. Я не хочу, чтобы они увели тебя в сторонку — «просто немного поболтать», как выражаются англичане, — чтобы убедиться, что мы с тобой говорим одно и то же. Так что ступай домой. Я тебе телеграфирую.

— Я и так дома.

— Поезжай к жене. Уж это-то точно ни у кого никаких вопросов не вызовет.

Эскофье не видел Дельфину с тех пор, как родилась их дочь, — то есть почти семь лет. И семь лет Дельфина получала посылки от пылкого мистера Бутса. Так что он уехал еще до того, как стали разносить коктейли.

Сперва Дельфина еще способна была вспомнить запах его кожи. По четвергам, в «дни карри» — «Эти англичане так любят карри», — говорил ей Эскофье — он приходил к ней в постель поздно ночью, и от его рук все еще исходил аромат дальних стран. И уже на рассвете, когда ночной сумрак медленно начинал рассеиваться, они занимались любовью — неторопливо, спокойно, словно пробиваясь сквозь накопившуюся усталость, вызванную работой и заботами о детях, в свой собственный мир, существовавший только для них двоих и наполненный жаром любви, в тот мир, где говорили на языке, понятном лишь им одним.

Но поскольку Эскофье больше не приезжал в Монте-Карло, то и запах его быстро выветрился, и ни подушки, ни старые рубашки не сохранили запаха карри; от них больше не пахло ни жареным луком, ни вкусной жареной курочкой. Теперь у Дельфины осталась лишь память о сопровождавших ее мужа запахах.

Когда на виллу «Фернан» прибыла первая посылка от мистера Бутса, Дельфина написала Эскофье: «Он, похоже, следует за мной повсюду. С чего бы это?»