Все происходит так же, как и раньше, когда мы добираемся до Матвея. Я вхожу следом за ней, стараясь, чтобы на моем лице не отразилось то, как я внутренне кипячусь, когда он берет ее под локоть и ведет по коридору в ту же комнату, а я следую за ними. Я стараюсь не думать о том, чем они будут заниматься следующие два часа, стараюсь не представлять себе все варианты различных форм разврата, которые он может от нее хотеть.

Я стараюсь не представлять его с ней, и это кажется невозможным. Аша, конечно, была права, чем ближе я ее знаю, чем больше представляю, как она выглядит в муках наслаждения, как до сих пор чувствую жар ее пальцев, чем больше знаю, каково это, когда она прикасается ко мне, тем сложнее стоять здесь, вышагивая по коридору, и терпеть, зная, что Матвей делает то же самое и даже больше.

Если бы я трахнул ее, я бы не выдержал. Тот факт, что трах кажется слишком грубым словом для того, что я хочу с ней сделать, должен сказать мне все, что я должен знать, когда речь идет о моих чувствах к Аше или о том, насколько большее расстояние должно быть между нами, чтобы это сработало.

Когда я слышу ее приглушенный крик, повторяющийся снова и снова, мне ничего не остается делать, как ворваться в дом, схватить его за шиворот и впечатать лицом в ковер, пока я втаптываю в него свой ботинок. Я живо представляю себе все ужасные вещи, которые я с ним сделаю, все способы выместить на нем свою ужасную ярость, не только из-за ревности, но и из-за того, что я чувствую, зная, что он получает удовольствие от того, что Аша на самом деле не хочет этого делать, а он все равно заставляет ее это делать. Это не крики удовольствия. Но это ничего не значит, если она не…

Сигнал прорывается сквозь мои мысли: резкое жужжание, доносящееся от телефона к наушнику, тщательно спрятанному под спадающими волосами, которые я специально сдвинул на одну сторону, чтобы скрыть его.

Браслет Аши.

Я действую инстинктивно. Я направляюсь к двойным дверям еще до того, как полностью осознаю, что двигаюсь, рука сама идет к пистолету, каждая часть меня сосредоточена на том, чтобы добраться до нее. Это все, что имеет значение, все, о чем я думаю. Я должен добраться до нее.

Трудно осознать, что я вижу, когда врываюсь в комнату. Аша висит на приспособлении, подобном тому, к которому меня пристегнула наручниками в "Пепельной розе" несколько ночей назад, ее голова запрокинута вперед, волосы свисают на лицо, прилипая к щекам и шее. От пота или крови, я не могу сказать точно, потому что вся остальная часть ее тела в крови. Ее кожа вся в рубцах и недавно образовавшихся синяках, кровь капает из дюжины мелких ран, и я не совсем уверен, что она в сознании.

— Спускай ее оттуда. — Я зыркаю на Матвея, который отворачивается от Аши, в его руке тонкий изогнутый нож, губы кривятся в жестокой улыбке. — Она уходит со мной.

— Ну, я еще не кончил, так что, думаю, нет. — Язык Матвея скользит по нижней губе, и я вижу на его лице пятно крови. Ее кровь, думаю я, и вижу совсем другой красный цвет. Его руки тоже в крови, и когда он тянется вниз, чтобы дразняще провести кулаком по своему члену, оставляя на нем полосы крови Аши, я теряю контроль.

За время, проведенное в качестве исполнителя воли Тео, я многое успел сделать. Я сталкивалась с врагами и засадами, пытал людей, чтобы получить информацию, и убивал, чтобы защитить его, себя и саму организацию. Я всегда сохранял спокойствие. Но здесь…

Все, что я вижу, это висящая Аша и человек, ответственный за то, что с ней сделали. Кровь стучит в ушах, сердце колотится так, что я его слышу, а зубы стиснуты так сильно, что кажется, будто они могут треснуть. Я хочу, чтобы он умер. Я хочу, чтобы он умирал медленно, и в то же время я хочу пустить ему пулю в голову прежде, чем он увидит ее, чтобы насладиться моментом шока, прежде чем он упадет на пол. Никогда в жизни я не чувствовал себя таким жестоким, таким жаждущим чужой крови.

— Ты ничто по сравнению с теми, на кого ты хочешь быть похожим, — шиплю я, снова ударяя его по лицу своим пистолетом. Когда он пошатывается, я бью его по ногам, выбивая их из-под ног и повалив его на пол. Он хватает меня за лодыжку, и я топаю по его запястью, слыша, как хрустят кости под моей ногой, когда Матвей вскрикивает. Его правое запястье на случай, если у него возникнут мысли о том, чтобы достать собственный пистолет. — Ты дешевая имитация. Тебя оставили в живых только потому, что человек, на которого я работаю, должен знать, чем ты занимался. Но это последняя ночь, когда ты можешь добраться до Аши. А когда мы получим то, что нам нужно, я буду первым в очереди, чтобы разрезать твой член на ленточки и сделать так, чтобы ты никогда больше им не пользовался, если, конечно, ты проживешь достаточно долго, чтобы иметь такую возможность.

Я хочу сделать с ним еще хуже. Я хочу причинить ему боль, медленно. Но я должен вытащить Ашу до прихода охраны Матвея, я не уверен, что она достаточно в сознании, чтобы идти.

Когда я подхожу к ней, держа пистолет под рукой, чтобы расстегнуть наручники, она издает слабый стон. Она падает вперед в мои объятия, когда я освобождаю ее, не совсем под весом человека без сознания, но близко, я понимаю, что ей вставили кляп. В рот ей засунули твердый шарик, губы раздвинуты и опухли вокруг него, застегнутого на затылке. Я выдергиваю его, быстрее, чем мне хотелось бы, и отбрасываю в сторону, морщась от слизи крови и слюны на пальцах. На моих руках бывало и похуже, но… чтобы это была она…

Ощущение того, как она обмякает в моих руках, прижимаясь всем весом к моей груди, ломает что-то внутри меня. Аша — самая сильная женщина, которую я когда-либо встречал, яростно независимая и полная огня, как никто другой, кого я когда-либо знал, и видеть