направляюсь в ванную, позволяю куртке упасть на пол, аккуратно кладу ее на пол и тянусь, чтобы включить горячую воду.

— Мы приведем тебя в порядок, — говорю я ей, убирая волосы с лица. Он не порезал ей лицо, слава богу, но вдоль челюсти образовались синяки, а губы выглядят еще хуже, чем я видел у Матвея. Остальное…

Все поверхностно — ничего такого, что могло бы надолго повредить ей или угрожать ее жизни, но это неважно. Важно то, что я могу проследить каждое место, где он бил ее, наносил ей удары, избивал ее орудиями, которые я не могу определить, как он явно резал ее, вырезая на ее плоти узоры, которые, я надеюсь, не оставят шрамов.

— Я собираюсь отнести тебя в ванну, — мягко говорю я ей, стараясь не прикасаться к ней ни в коем случае, чтобы не показалось чем-то иным, кроме как строгой инвентаризацией ее ран. — Дай мне знать, если что-то будет сильно болеть?

Аша слабо кивает, и я снова поднимаю ее и опускаю в теплую воду. Я слышу, как она шипит от боли, когда вода омывает ее, но она откидывает голову назад, и я вижу след от синяков на ее горле, где он, должно быть, душил ее.

— Я пыталась… — Она сглатывает, ее язык проводит по разбитым губам, прежде чем она вздрагивает. — Стоп-слово думаю, он знал, что я собираюсь использовать. Он заткнул мне рот, хорошо, что у меня был браслет.

— Постарайся не говорить. — Я осторожно касаюсь ее щеки, едва касаясь кончиками пальцев ее кожи, стараясь избежать синяков. — Здесь ты в безопасности. Я не позволю ничему причинить тебе боль. Особенно ему.

Аша кивает или мне кажется, что она пытается это сделать. Ее глаза остаются закрытыми, руки лежат по бокам, пока я убираю кровь, вода становится розовой и тут меня поражает, насколько сильно она должна мне доверять, чтобы позволить это. Ее ранили, избили почти до потери сознания, а она отдала себя на мое попечение.

Грудь сжимается, сердце щемит от осознания этого. На ум приходят слова, которые, как я знаю, не имеют смысла, особенно когда я даже не знаю, кто она на самом деле. Я не знаю, кто такая Фелисити Харлоу. Я ничего о ней не знаю. Но я не могу представить, что она так уж сильно отличается от той женщины, которая сейчас передо мной, все ее защитные стены отброшены, и она позволяет мне заботиться о ней так, как я никогда не мог себе представить.

Жаль только, что это произошло по другой причине.

Когда Аша вымылась, я помог ей выйти из ванны, аккуратно высушил ее и нашел аптечку, чтобы обработать самые серьезные раны. Осторожно помогаю ей дойти до спальни, усаживаю на край кровати и достаю чистые пижамные штаны и футболку. Аша смотрит на меня, ее взгляд обескуражен, но немного более сосредоточен.

— Спорим, ты не думал, что будешь надевать на меня одежду, когда наконец-то затащишь меня в постель. — Слова немного невнятные, но я слышу в них юмор, вижу, как слегка дергается ее израненный рот, прежде чем она поморщится.

— Смешно, — язвительно говорю я, принося ей одежду. — Помоги мне надеть это.

— Это не очень-то привлекательно… — пробормотала Аша, когда я помог ей вернуться на кровать, опираясь на подушки, и я на мгновение уставился на нее, совершенно удивленный.

По правде говоря, я не думаю, что она когда-либо выглядела для меня более красивой. Конечно, она великолепна во всех нарядах, в шелках и кружевах или обтянутая кожей, но в таком виде…

Ее лицо без косметики, волосы распущены и влажны, моя одежда слишком велика ей, и она выглядит прекрасно. Она выглядит именно так, как выглядела бы, если бы я просыпался с ней каждый день, и в этот момент я не могу придумать, чего бы я мог желать больше.

— Ты самая красивая женщина, которую я когда-либо видел, — тихо пробормотал я, потянувшись за одеялом, чтобы укрыть ее. — Особенно в таком виде.

Я жду ее ответа, какого-то комментария, но, накинув на нее одеяло, понимаю, что она уже спит, практически потеряв сознание от боли и изнеможения. Я долго стою и смотрю на нее, а потом поворачиваюсь к двери.

Мне нужно позаботиться о внедорожнике. А потом, когда все будет сделано, я не отстану от нее, пока не удостоверюсь, что она в порядке.

19

АША

Я понятия не имею, как долго я сплю. Когда я просыпаюсь, то сначала думаю, что все это могло быть каким-то ужасным кошмаром. Я смутно помню, как Финн врывается в комнату, как они с Матвеем ссорятся, как мучительно выбегаем из дома и слышны звуки выстрелов, как Финн несет меня наверх, купает, укладывает в постель. Все это похоже на то, что происходит во сне, разрозненном и туманном, в котором нет ни одной аккуратной детали.

Но когда я открываю глаза, я не узнаю комнату, в которой нахожусь. Зато я узнаю ее запах, слабый намек на одеколон и мыло Финна на вязаном одеяле, которым я укуталась, на подушках, на которых лежу. А когда я пытаюсь сесть, ощущения, как будто меня избили, а потом несколько раз переехали, говорят мне, что все это не сон.

Мне требуется несколько попыток, чтобы сесть. Я вздрагиваю, когда вижу на подушке Финна засохшую кровь, скорее всего, из моего рта, я чувствую, как сильно он болит, когда я хоть немного шевелю губами. Сама комната выглядит как холостяцкая: простой деревянный каркас кровати и постельное белье серых тонов, высокий комод, который не сочетается с кроватью, пара таинственных романов на прикроватной тумбочке. На стенах висят картины с изображением старинных мотоциклов в рамке, и я с любопытством рассматриваю их, отчаянно пытаясь хоть как-то отвлечься от случившегося и вопросов, которые у меня возникают по этому поводу.

Финн спас меня. Финн вернул меня домой. Финн…

В дверь спальни стучат. Я успеваю лишь на мгновение задуматься об иронии, с которой кто-то стучится в собственный дом, прежде чем слышу голос Финна. Я стараюсь не обращать внимания на стайку бабочек, которая порхает