Воздух сгущается, по мере того как мы приближаемся к городу; многие кашляют, давясь запахом дыма и выхлопных газов. Тошнотворная сладковатая вонь бензина окутывает нас. Ей как будто пропитана даже земля под ногами.

Красные листья заградительных деревьев, покрытые жирной копотью, дрожат на легком ветерке. Даже в темноте они напоминают кровь.

– Мэра, – предостерегающе говорит Килорн, потыкав меня в плечо. – Стена.

Я благодарно киваю и щурюсь. Действительно, впереди маячат приземистые толстые стены Нового города. Не такие внушительные, как укрепления из алмазного стекла вокруг королевского дворца, не такие грозные, как каменные цитадели любого Серебряного города. Но, тем не менее, это препятствие, которое нужно преодолеть.

Кэмерон нравится командовать, хоть она никогда этого не признает. Она расправляет плечи, когда мы приближаемся к стене, и вытягивается во весь свой внушительный рост. А ведь ей, кажется, еще нет шестнадцати. Подростки не бывают такими спокойными, собранными и бесстрашными, как она.

– Смотрите под ноги, – шепчет она, и ее слова передают дальше по рядам.

Кэмерон включает свой тусклый красный фонарик. Остальные следуют ее примеру, все, кроме теней из Дома Хейвена. Они лишь сосредотачиваются сильнее, скрывая инфернальный алый отблеск.

– Туннели начинаются за деревьями. Шаркайте ногами. Ищите, где кусты гуще.

Мы делаем, как она говорит. У Килорна это получается гораздо масштабней, чем у меня. Он ворошит своими длинными ногами мертвые гниющие листья, пытаясь нащупать нечто твердое – крышку люка.

– А ты не помнишь поточнее, где вход? – ворчливо спрашивает он у Кэмерон.

Сидя на корточках над кучей палой листвы, та поднимает голову.

– Я никогда раньше не бывала в туннелях, – раздраженно отвечает она. – Я недостаточно взрослая, чтобы заниматься контрабандой. Кроме того, у моей семьи другие понятия, – добавляет она, сузив глаза. – Не поднимай головы, блин, вот какое наше правило. И посмотрите, куда оно нас завело.

– Да, мы копаемся в грязи и ищем какую-то дыру, – отзывается Килорн.

Слышно, что он ухмыляется.

– Ведем армию, – замечаю я. – Вот куда это завело тебя, Кэмерон.

Лицо у нее меняется и словно каменеет. Но губы раздвигаются в подобии усмешки. Впрочем, грустной. Я ее понимаю. В Корвиуме она сказала, что ей надоело убивать. Надоело смертоносное бремя собственной способности – подавлять и душить. Теперь Кэмерон хочет защищать других. Охранять. Хотя у этой девочки больше поводов, чем у большинства, пылать гневом и желать мести, у Кэмерон хватило силы отступить.

А у меня нет.

Свет фонарей в туннеле окрашивает алым всех. Даже Серебряных, которые верны Кэлу или Самосам. Тени из Дома Хейвена, шелки Айрелы – их не больше десятка, они рассеяны среди нас. И, хотя бы ненадолго, тоже красны, как рассвет.

Я не спускаю с них глаз, пока мы шагаем по туннелю. Они подчиняются приказам своих лордов и королей. Я не доверяю им, во всяком случае в перспективе, но в их преданности сомневаться не приходится. Серебряные чтут кровь. Они делают то, что кровь велит.

И мы тоже не беспомощны.

Элла и Рейф замыкают шествие. Оба, кажется, возбуждены предстоящей миссией, после поражения в Пьемонте им не терпится подраться. Тайтон держится ближе к середине, а я иду впереди, так что все электриконы равномерно рассредоточены. Глаза Тайтона как будто сияют в тусклом свете.

Кэмерон похлопывает рукой по бедру. Считает шаги. Ее зоркие глаза внимательно осматривают стены. Она проводит пальцем по тому месту, где плотно утоптанная земля сменяется бетоном. И что-то происходит. Лицо Кэмерон омрачает тень.

– Я знаю, каково это, – шепотом говорю я. – Вернуться, став другой.

Она резко взглядывает на меня, подняв бровь.

– Ты о чем?

– Я побывала дома лишь раз после того, как выяснила, кто я такая.

«Прошло всего несколько часов. И этого хватило, чтобы изменить мою жизнь».

Вспоминать тот визит в родную деревню трудно, даже больно. Шейд тогда был жив, а я думала, что нет. И я вступила в Алую гвардию, чтобы отомстить за него. Тиберий тогда ждал на улице, прислонившись к мотоциклу, который сам собрал. Все еще принц. «И навеки принц». Я пытаюсь отогнать это воспоминание, словно дурной сон.

– Будет нелегко смотреть на знакомые вещи и чего-то не узнавать.

Кэмерон выпячивает подбородок.

– Тюрьму не называют домом, Бэрроу, – бормочет она. – А эти трущобы – тюрьма.

– Так почему бы не уйти отсюда?

Мне хочется стукнуть Килорна за бестактность, а равно и за грубость. Он перехватывает мой взгляд и торопливо добавляет:

– Я имею в виду – есть же эти туннели…

Ответная улыбка Кэмерон меня удивляет.

– Ты не поймешь, Килорн, – говорит она, покачав головой. – Ты думаешь, что тебе приходилось трудно, но здесь еще труднее. Ты думал, что прикован к родной деревне, но что тебя держало? Деньги? Работа? Несколько стражников, которые иногда посматривали в твою сторону?

Он краснеет, пока она единым духом выговаривает все это.

– А у нас есть вот что.

Кэмерон оттягивает воротник, показав свою татуированную шею во всей красе. Память о ее месте и профессии – о ее тюрьме – запечатлена несмываемыми чернилами. НГ-АРСМ-1888907.

– Каждый из нас – не человек, а номер, – продолжает Кэмерон, тыча пальцем в потолок. – Если исчезаешь ты, следующий номер исчезает тоже. Очень скверным образом. Приходится бежать целым семьям. И куда им идти? Куда они могут пойти?

Ее голос обрывается, эхо замирает в алых сумерках.

– Все это должно закончиться, – говорит она, словно самой себе.

– Обещаю, – отзывается Дэвидсон с почтительного расстояния.

Вокруг его косо прорезанных глаз появляются морщинки от горькой улыбки. Во всяком случае, премьер служит незыблемым напоминанием о том, как высоко может подняться любой из нас.

Мы с Кэмерон переглядываемся. Нам хочется ему верить.

Нам придется ему верить.

Я плотнее затягиваю платок, смаргивая жгучие слезы. Воздух как будто горит, кожу щиплет. Здесь одновременно сухо и сыро, неестественно и просто неправильно.

Солнце еще не взошло, но дымное небо кажется светлым. В конце переулка раздается пронзительный электрический свисток и эхом разносится над трущобами, от фабрики к фабрике, знаменуя конец смены.

– Утренняя прогулка, – бормочет Кэмерон.

От этого зрелища у меня захватывает дух. Сотни Красных рабочих выходят на улицы Нового города. Мужчины, женщины и дети, темнокожие и бледнолицые, старые и молодые, все плетутся сквозь ядовитый туман. Словно какая-то зловещая процессия. Большинство глядят под ноги, измученные работой, сломленные.