— Оценил? — усмехнулся Бирюк. — Я ее написал, чтобы как-то заглушить скуку. Мне разок уже приходилось чалиться за полярным кругом. Тогда казалось, что более гнилого места невозможно отыскать на всей земле, а когда вернулся на волю, так эти сопки мне стали по ночам сниться. Я хочу тебе сказать, Миша, что скучнее, чем на нарах, может быть, разве что только в могиле.

— Я смотрю, что ты помимо воровских ремесел еще и кисть в руках толково держишь! — хмыкнул Мякиш. — И книжки от безделья почитываешь? — Он перевел взгляд на толстые тома.

Разговор получался странным.

— Все зависит от настроения. — Бирюк взял с полки одну из книг. — Гегель. Слыхал о таком?

— В первой моей ходке был один немец с такой фамилией. Погоняло у него было Шоп. Круглый педик! Тот не из таковых? А может, твой философ его батяня?

— Можешь быть уверен, что твой немец просто однофамилец герра Гегеля. Хотя бы потому, что разминулись они лет на двести! Знаешь, за что он мне нравится?

— За что же?

— За рациональный подход к жизни! Мол, все в жизни разумно. Надо только это понять. Если бы я не знал, что это немецкий философ сказал, то решил бы, что это надумал крепкий вор. Каждый законный обязан понять, что все в этом мире разумно. — Бирюк бережно поставил книгу на место, а потом вытащил другую.

— Кант… Чем больше я читаю немецкую философскую классику, тем сильнее у меня убеждение в том, что эти ребята писали свои сочинения для воров. Знаешь, на чем основывается главный принцип Канта?

— Ну и на чем же? — В голосе Мякиша пробились нотки тревоги.

— На понятии долга. А, каково! Это понятие долга особенно знакомо зекам. Каждый из законных должен быть ответственным за сидельцев. Поверь мне, многого стоят идеи Канта о Боге и бессмертии. Разве возможно обрести покой и чувствовать за собой правду, если не знаешь того, что на тебя падает тень Великого Присутствия? А потом, никто лучше не сказал о свободе, чем старик Кант. И если бы я не знал того, что он скончался в начале девятнадцатого века, то мог бы предположить, будто ему знакомы не только зоны Сибири, но и стены Бутырки. — Бирюк бережно задвинул книгу на полку. — Знаешь, Мякиш, о чем я частенько думаю? Если бы удалось обмануть время и собрать всех этих философов вместе, получился бы очень приличный сходняк!

Мякиш невольно улыбнулся. Он взглядом проследил за тем, как Станислав полистал еще какую-то книгу, а потом аккуратно поставил ее на место.

— Не знал, что ты такой философ, Бирюк!

— Сие качество у меня от Бога. Так с чем ты пришел ко мне?

Вопрос прозвучал резче, чем следовало бы, и Мякиш моментально отреагировал:

— Совсем не для того, чтобы ты проходил со мной философский ликбез.

Теперь комната Бирюка показалась Мишке не такой уютной, и он подумал об охране, которая осталась за дверью.

— Ты не кипятись, Мякиш. Чифирю не желаешь? Чифирь всегда способствовал взаимопониманию, и горячие горькие глотки могли примирить даже ярых врагов. Об этом известном свойстве крепчайшего чая знал каждый зек.

Мякиш отстранил протянутую кружку и жестко произнес:

— Бирюк, я пришел к тебе не для того, чтобы чифириться!

Станислав нахмурился: глубокая морщина пересекла его лоб — вот и пошел серьезный разговор.

— Ты мой гость, Мякиш, но, видит Бог, я тоже могу потерять терпение.

Так с чем ты пришел?

Мишка знал, что Бирюк уже давно не курит. Он ненавидел даже запах дыма, и в карантинном бараке, для того чтобы подымить, все зеки выходили на улицу. Но такой запрет не распространялся на равных — воров в законе.

Мякиш достал пачку импортных английских сигарет «Пелл-Мелл», осторожно извлек из нее двумя пальцами сигарету. Он сгорал от любопытства — интересно, как в этом случае поступит Бирюк? Он обязан одернуть гостя, потому что в противном случае могут подумать, что он дал слабину, и в то же время, если он сделает замечание Мякишу, то поставит себя как бы выше того.

Мякиш неторопливо разминал пальцами слежавшийся табак и терпеливо дожидался реакции Бирюка. Он сознательно шел на конфликт, понимая, что своими действиями наживает сильного врага, но это был единственный способ удержать власть. А потом, если Бирюк все-таки дрогнет, то нужно дожать его, иначе весь оставшийся срок придется озираться на него.

— Угости-ка и меня! — не повышая голоса, произнес Бирюк.

Мякиш охотно протянул ему сигарету. Вот оно что! Гибок. Теперь никто не сможет упрекнуть ленинградского смотрящего в том, что он спасовал.

Несколько минут они курили молча, вдыхая горько-сладкий дым, а потом Мишка произнес:

— Ты спрашиваешь, с чем я к тебе пришел, Бирюк? Ты — вор и я — вор.

Нам нечего делить, тем более в этой колонии, а власти на зоне нам с тобой хватит с головой. А потом, как нас будет понимать братва, когда мое решение отменяется твоей малявой? Мы должны дудеть в одну дуду.

Бирюк вжал окурок в краешек блюдца, и окурок, свернувшись в кривой сапожок, последний раз выдохнул тоненькую струйку.

— О чем это ты, Мишка?

— О чем? А пошевели мозгой, припомни тех мужичков из СИЗО, что отведали чифирчика с петухом.

— Ну так что? — равнодушно отреагировал Бирюк. Выглядел он совершенно невозмутимым. — Кажется, ты посчитал их запомоенными?

— Вот именно! Сам знаешь, Бирюк, что из петушни, как и с того света, обратной дороги не существует!

— А с чего ты взял, Миша, что они запомоенные?

— Ты меня удивляешь, Бирюк! Они зашкварились! Разве недостаточно того, что они пили из одной кружки с пидорасом?

— Хочу тебе сказать: мужики не знали, что он петух, и встретили его так, как требует закон. А то, что он не рассказал о своих грехах сразу, — так он уже поплатился за это. А потом, признайся откровенно, разве тебе не жалко собственноручно запомоить сразу тридцать арестантов?

— О какой жалости ты говоришь, Бирюк? Мы должны поддерживать порядок, который был установлен до нас. И если зек — петух, то его место под нарами!

— О порядке вдруг заговорил, а сам-то в сучьей зоне проживаешь! — повысил голос Бирюк. — И вижу, ты здесь не бедствуешь!

Он хорошо знал такую породу людей, как Мякиш. По большому счету им совершенно безразлично, в какой они находятся зоне, и ради собственного блага и дополнительных привилегий могут надеть красную повязку активиста и рваться в бригадиры.

Мякиш поднялся и швырнул недокуренную сигарету на блюдце.

— У нас так ничего не заладилось. Жаль… А ведь мы будем жить на одной зоне. Что же это такое будет — я тяну в одну сторону, а ты — в другую!

— К Богу почаще прислушивайся, Мякиш, он сидит внутри нас и называется совестью. Как он тебе подскажет, так и поступай.