— Упрям ты, Бирюк. Не к добру это! Когда у тебя заканчивается карантин?

— Потерпи, — усмехнулся Станислав, — немного осталось. Два дня.

— Два дня. — Мякиш вдруг задумался. — Вот и отлично. Поговорим после, может быть, к тому времени я еще подыщу для тебя кое-какие аргументы.

И он, не попрощавшись, вышел, резко захлопнув за собой дверь.

Пошел третий день, как Бирюк покинул карантинный барак. На зоне установилось тихое двоевластие, которое больше напоминало «холодную войну» — воры упрямо делали вид, что противоборствующей стороны не существует. Зеки в ожидании примолкли. Каждый из них по собственному опыту знал, что это затишье временное и могут наступить совсем худые времена, когда зона, раздираемая враждой, будет похожа на ад, и зеки начнут резать друг друга со слепой яростью.

Уже сейчас заключенные разделились на три группы и настороженно посматривали друг на друга как на возможных врагов. Первая группа включала сторонников Бирюка, которые в большинстве ориентировались на «нэпмановских» воров, они слышали о Станиславе Бирюкове как о правильном смотрящем. В их среде были и такие, которые помнили Бирюка по прежним местам заключения. Трое знали его еще по малолетке. В основном это были идейные воры, для которых тюремный аскетизм был священным правилом. Их нельзя было уговорить или подкупить. Раз приняв закон тюрьмы, они до конца следовали избранному пути. По большей части это были «отрицалы», которые выступали против сучьего режима, актива, начальника колонии и за свои убеждения готовы были отсидеть оставшийся срок даже в каменном мешке. Их не интересовало личное благополучие, они никогда не имели ничего своего и готовы были отдать на общак последнюю рубаху. В карты они играли для того, чтобы отдать выигрыш на грев сидельцам, томящимся в штрафном изоляторе. «Отрицалам» всегда было непросто. Но труднее всего им было на «сучьей» зоне.

Вторая группа заключенных — люди Мякиша — по численности превосходила первую. Здесь костяк составляли люди, успевшие привыкнуть к власти, дарованной им Беспалым. Они умели гонять заключенных так же лихо, как это делал сам Тимофей Егорович со сворой псов, и дополнительная пачка папирос была для них куда важнее, чем интересы заключенных. В эту группировку входили бригадиры, активисты и те, кто хоть немного вкусил сладкий плод власти. В Мякише они интуитивно угадывали удобного для них пахана и прекрасно сознавали, что их собственное благополучие на зоне будет незыблемым до тех пор, пока смотрящим колонии будет он. В окружение Мякиша входили многочисленные шестерки.

Они представляли собой тип людей, которые всегда принимают сторону сильного.

Шестерки встречаются всюду: в тюрьме, в СИЗО, но особенно велико их число в колониях. По указке хозяина они готовы затравить любого зека, на кого он покажет пальцем. Приручить их просто — небольшая подачка мгновенно делает их послушными и достаточно произнести: «к ноге!» — как они мгновенно выполняют приказ. Эти людишки преданы хозяину, пока тот находится в силе, но достаточно ему потерять былую власть, как они не только начисто забудут о прежних привязанностям, но готовы будут вцепиться зубами в глотку прежнему покровителю.

Третью группу составляли «бандиты» — совершенно новая каста арестантов, которая не терпит над собой ничьей власти, будь то воля тюремной администрации или воровской закон. Даже упрятанные за колючую проволоку, они ходят в «отмороженных» и всегда готовы разделаться с обидчиками. «Бандиты» распознают друг друга издалека, очень тесно сходятся и даже по возвращении на волю устанавливают крепкие связи и создают целые сообщества.

…Воздух на зоне был наэлектризован. Над колонией нависли тучи.

Пахло грозой. Достаточно было одного резкого слова, чтобы грянул гром. Зеки тайком мастерили заточки, шептались о чем-то. И даже в сортир ходили стаями. А одиночки, не пожелавшие пристать ни к одной из групп, с опаской озирались по сторонам, понимая, что при большом разборе тихушникам тоже достанется. Даже лица самых больших оптимистов были озабоченны.

Бирюк помнил случай, когда на одной из сибирских зон поссорились два крепких блатаря. За штаны каждого из них держалась целая свора шестерок, которые готовы были умереть за своего пахана. В конфликт невольно был втянут весь лагерь. Зеков, которые не стали на сторону одного блатаря, подкарауливали и закалывали без шума. Сторонники другого блатаря делали то же самое. Заходить на территорию лагеря опасался даже караул: быки стаскивали трупы к воротам, а утром следующего дня молоденькие солдаты увозили их на тюремное кладбище. В это время из колонии была удалена вся администрация, и зеки сделались полноправными хозяевами. Сама зона была окружена войсками, боялись, что этот беспредел перекинется в соседние лагеря. Противостояние блатных продолжалось несколько недель. И только когда в очередной драке был зарезан один из лидеров, обстановка на зоне неожиданно нормализовалась, и новый пахан охотно принял от враждующей стороны заверения в полном ему подчинении. Это противостояние стоило тогда трех десятков трупов. Бирюк подумал, что сейчас ситуация может повториться. Смерти он уже давно не боялся, но ему было жаль мужиков, которые без оглядки, как заботливому отцу, доверяли ему свои жизни.

Трижды к Бирюку подходили блатари и предлагали порезать «козлов», но тот остужал их разгоряченные головы:

— Нет. Будем ждать. Надеюсь, что они одумаются. Резать зека — это все равно что руку на брата поднять.

Больше всех горячился Мулла. Старый зек не раз говорил, что Мякиш давно стоит у него поперек горла и он готов засадить его в сортир и мокнуть в очко его противную башку.

Бирюк, слушая проклятия Муллы в адрес пахана, только улыбался: имеющий едва ли не полувековой срок кипел и горячился как первоходок, едва ступивший на тюремный двор. Видно, лихим он был парнем во времена своей юности!

Расцвет его воровской карьеры пришелся на борьбу с «суками» — самое смутное время во всей истории советского уголовного мира. Бирюк был уверен: если дать волю Мулле, то он загонит весь лагерный актив в сруб и, не моргнув глазом, спалит его.

Хуже всего было то, что Мякиш сумел найти общий язык с бандитами, которых Бирюк раздражал своим строгим воровским уставом. Значительную часть в группировке Мякиша составляли смертники, проигравшие свою жизнь в карты. Их жизнь не стоила ни копейки, и в случае «войны» они обязаны будут идти в первой шеренге.

Бирюк со злостью подумал о том, что суки ни в грош не ставят человеческую жизнь и, хотя Мякиш числился в ворах, характером он напоминал суку и даже первейшую шлюху. Даже порядки в лагере у Беспалого были сучьи, и многие зеки бегали к «куму» с доносами на других. Все здесь было против воровских правил и действовал только сучий закон. Бирюку приходилось не раз наблюдать, как Мякиш заставлял петушиную масть мыть полы языками, а по утрам выстраивал запомоенных в шеренгу и обязывал проводить петушиную перекличку, которую он называл «предрассветной побудкой».

Официально Бирюк не был смотрящим на зоне и только иногда говорил Мякишу, что в его хозяйстве творится беспредел. Однако Мишка каждый раз протестовал и не хотел с ним соглашаться.