…из снежного тумана, который лопнул, открывая путь.

Две ступеньки.

Дверь, запертая на засов. И горячая темнота прихожей.

– Отпусти же! – Кэри колотила кулачками по плечу. – Ненормальный!

– Ненормальный, – согласился Брокк, разжимая руки, – совершенно ненормальный.

За дверью гремела буря.

А Кэри молчала.

В темноте и рядом.

Здесь слишком мало места, чтобы не быть рядом. От нее пахнет снегом и небом. Морем. Солью. Влажным мехом парки. Драконьей раскаленной чешуей. Солнцем, что исчезло в черных глубинах моря, быть может, и вправду утонуло?

Или вышло на изнанку мира, в которую верили древние?

– Я бы и сама могла…

– Не могла…

Ее дыхание тревожит тишину. И пауза становится неловкой.

– Сейчас я лампу достану.

Она стоит на полочке, за спиной Кэри, и Брокк, не устояв, касается щеки… холодная какая.

Огонек вспыхивает сразу.

– Замерзла?

– Немного.

Брокк отражается в желтых ее глазах.

– Значит, отправляешься в ванну, а я пока ужином займусь… разогрею хотя бы…

Кивок.

И выжидающий настороженный взгляд.

Поцелуй-прикосновение к ледяным губам. Вспыхнувшие румянцем щеки. Ресницы пепельные, нарисованные брови на бледном, слишком уж бледном лице.

– У тебя нос холодный… ледяной просто.

– У тебя тоже, – шепотом отвечает она. Смотрит.

Общая тайна за запертой дверью, и буря улеглась, подслушивает…

– Давай помогу? – Брокк не дожидается разрешения, расстегивает пуговицы, которые, пусть и крупные, вдруг становятся неудобны. Парка толстая, снежинки истаяли. Влажный мех, и шерсть шарфа набрякла. Узел затянулся под горлом, и, пытаясь развязать его вдвоем, они лишь мешают друг другу.

Тонкие мягкие пальцы.

И острые ноготки царапают шерсть.

– Я сама… я взрослая уже…

– Неужели? Я и не заметил…

– Не заметил, – со вздохом соглашается она.

– Заметил, – шепот, который слышен лишь ей, пусть в доме больше никого и нет, но Брокк все равно шепчет, ведь тогда он наклоняется ниже, ближе, к розовой раковине уха. – Заметил и испугался.

– Чего?

– Того, что ты от меня сбежишь…

– Ты же сказал, что догонишь.

– Конечно, догоню, но тогда я думал, что смогу тебя отпустить.

И узел все-таки поддается, влажный шарф соскальзывает на пол, но ловить его некому…

– Не сможешь? – Она спрашивает это с надеждой, янтарная яркая девочка.

– Не смогу.

– Мне придется с этим смириться?

– Конечно. – Пуговица за пуговицей, их всего-то шесть, слишком мало, чтобы потянуть время. И самого времени не осталось.

…несколько недель до Перелома.

…и бал в Королевском дворце, который почти пытка.

– Брокк, – теплые ладони сжимают его щеки, – не думай о плохом, пожалуйста.

– Как?

– Как-нибудь. Просто не думай. Хотя бы сегодня.

Сегодня и сейчас. Снять сапоги, налипший на них снег тает, и по полу расплываются грязные лужи. А Кэри шевелит пальцами, толстые пуховые носки съехали, сбились, и ей, должно быть, неудобно. И холодно, но Кэри терпит холод.

Ванна наполняется быстро. Вода пахнет серой, она и сама мутноватая, оставляющая плотный налет на ванне.

– Греть стали в последний год. – Брокк вдруг вспоминает, что не взял для нее одежду, а собственную ее рубашку забрали в стирку, завтра вернут…

…завтра будет, уляжется буря. И Кэри понравятся горы, тракт и ярмарка, до которой всего-то два часа пути, если по накатанной дороге.

– А до того? – Кэри присела на край чугунной ванны.

– До того воду кипятили на огне. И мылись в тазах, не слишком-то удобно было.

Серая ванна, выглядит грязной. Занавеска, некогда нарядная, бархатная, но выцветшая. Вместо ковра – волчья шкура… полотенца пахнут дымом, пусть в котельную давным-давно не топят углем.

– Извини, что…

– Все хорошо. – Она пробует воду пальцами, а пальцы обнюхивает долго.

Все хорошо.

Печь пышет жаром. И клокочет старый, начищенный до блеска чайник. Граненые стаканы запотевают, и нагреваются подстаканники, серебряные, домашние. Крошки на салфетках, разделочная доска вместо подставки и котелок с горячей похлебкой.

Кэри в его рубашке, которая ей велика, и штаны придерживает обеими руками.

– У тебя ремень есть?

Есть, но он ей будет велик, а вот кожаный шнурок, невесть как попавший в дом, пригодился.

– Я выгляжу смешно?

– Обуйся. И носки надень.

Он сам надевает их, толстые, вязаные, с подбивкой из гагачьего пуха. Носки вяжут поселковые женщины, и еще свитера, шали… они собираются в общинном доме, выносят самовар, который топят сосновыми шишками, расставляют плошки с вареньем и кисловатым джемом из айвы, подносы с пирогами, сухими лепешками…

Это еще одна традиция, смысл которой Брокку не понятен. Наверное, женщинам просто скучно. Они выплетают истории из прошлого ли, настоящего, делятся заботами и обидами, подхватывая тонкими спицами крученые шерстяные нити. Петля за петлей.

Слово за словом.

У Кэри узкие ступни, чуть влажноватые и уже прохладные. Щиколотки тонкие, а косточки торчат.

– Пусти. – Она краснеет.

– Не пущу.

Носки полосатые.

– Колются, – жалуется она, подгибая пальцы.

– Зато греют. И тапочки… и сядь поближе к печи, у тебя волосы мокрые.

Печь, говорили, облицовывать надо, а то крашеная греет хуже. И наверное, правы были, но Брокку некогда было изразцы заказать, и без того порталы перегружены, а иной путь когда еще станет.

Если вовсе станет.

Не думать о плохом.

– Знаешь, кажется, я сейчас засну… – Кэри зевнула. – Я честно не хочу спать, но…

Она дремала. И ела в полудреме, кажется, не слишком понимая, что именно ест. Жевала. Пила, когда Брокк совал в руки запотевший стакан. И все-таки уснула, прямо за столом…

Устала.

А стоило на руки взять, очнулась.

– Что? – Сонно хлопнули белые ресницы.

– Ничего. В кровать пора…

– А ты?

– И мне пора. Пустишь?

– Не знаю… подумаю…