– Я…

Вязкая слюна, которую не сразу получается сглотнуть. И пустые окна альвийских лавок.

– Я просто хотел остановить войну. – Слова даются с трудом, точно язык онемел. – Понимаешь? Остановить… абсолютное оружие… Драконы, чтобы преодолеть Перевал… добраться… не важно куда, до Побережья, до Холмов… или Аль-Ахэйо…

В его сне люди выходят, чтобы посмотреть на драконов. И сгорают.

Как спички.

Много-много спичек, которые вспыхивают в одночасье.

– Взрыв на пустыре… его бы хватило, чтобы альвы задумались… но Король… я не могу осуждать Короля…

…кому интересны пустыри, мастер. Будьте реалистом, война эта слишком затянулась, чтобы ее просто остановить. Альвы должны уйти. Она должна уйти… поверить, что мы действительно способны…

– Я виноват, Кэри. – Он повернулся и поцеловал ладонь. – Я – создатель и…

…и если город Камня и Железа просядет в огненную купель, это будет в какой-то безумной мере справедливо.

Закономерно.

– И я не уверен, что после смерти жила примет мой огонь.

Она ничего не сказала, но, поднявшись на цыпочки, коснулась губами губ.

– Я… – Пальцы коснулись свертка. – На балу я буду белой цаплей… тебе придется надеть костюм птицелова…

Безумный день.

Безумный дом, в котором все дни безумны, и Таннис теряет им счет. Она знает, что в доме этом не так уж давно, но теперь ей кажется – вечность прошла.

В этой вечности она и вправду привыкла.

…к ледяному равнодушию Ульне и белым ее нарядам. К отвращению супруги Освальда – та не давала себе труда скрывать его. К истеричному веселью Марты и ее бесконечному рукоделию.

…к холоду, который поселился в ее комнате. Старый камин растапливали, но к середине ночи дрова перегорали, пламя гасло, а сквозь старые рамы сквозило.

…к комковатой перине, ледяным простыням и грелке, которую приносила Марта. Она появлялась каждый вечер, она вовсе следовала за Таннис по пятам, раздражая нарочито веселой болтовней, лязганьем спиц и печеньем… Марта заботливо поправляла одеяло и приносила нагретые кирпичи, обернутые тряпьем, приговаривая:

– Так теплее, Освальду не понравится, если ты простынешь. Хочешь молочка? Молочко с медом полезно для расстроенных нервов…

Таннис пробовала отказываться, но ее не слышали.

В этом доме можно было кричать во весь голос, и все одно остаться неуслышанной. И устав бороться – дом тянул силы, – Таннис просто кивала. Марта радовалась. Она спешила на кухню, чтобы вернуться с подносом. На подносе стоял одинокий стакан с горячим, зачастую подгоревшим молоком, сдобренным изрядной порцией меда. И Марта садилась на край кровати, смотрела на Таннис.

А в светлых ее глазах появлялось выражение престранное.

– Не верь ему, – сказала Марта однажды.

Сколько дней прошло?

Десять? Пятнадцать? Первое время Таннис пыталась их считать, но устала… она так быстро уставала здесь, кажется, просыпалась уже утомленной. И долго лежала, борясь с желанием остаться в постели. Никто ведь и слова не скажет…

Под одеялом тепло.

И если накрыться с головой, то можно притвориться, что нет этого страшного места, что Таннис лежит в своей квартирке, и вот-вот Кейрен позовет ее к завтраку.

Запретное имя.

Закрытая память, на замок и ото всех…

– Кому не верить? – Таннис говорила, потому что должна была говорить, иначе она станет безумна, как остальные.

Она заставляла себя вставать и умываться едва теплой водой. Одевалась – в гардеробном шкафу появился десяток простых платьев из плотной шерстяной ткани. Сшиты они были по фигуре, сидели хорошо, но Таннис искренне и люто ненавидела каждое.

Платья делали ее похожей на жену Освальда.

– Ему. – Марта прижала пальчик к толстым губам. – Мы убежим. Я помогу тебе…

Надежда вспыхнула.

И погасла.

Куда бежать?

– Не поддавайся. – Марта забрала пустой стакан. – Если ты сойдешь с ума, то с кем я останусь?

Сама с собой.

И Марта уходит, прикрыв за собой дверь. Со скрипом задвигается засов. Становится тихо… почти тихо. Ветер в трубах. Огонь. Старый паркет, да и сам этот дом, он словно гниет изнутри, заживо. А люди вместе с ним. И Марта права, сдаваться нельзя, иначе Таннис умрет.

А ей хочется жить.

Наверное.

Она лежит в постели, натянув одеяло по самые глаза, упершись пятками в грелку, которая уже почти остыла. Лежит и смотрит на расписной балдахин…

…Освальд сказал, что все решится после Рождества…

…Кейрен…

Будет искать?

Или отпустит, решив, что Таннис имеет право… на что?

На жизнь.

И кто сказал такую глупость? Она опять потерялась. Где она, настоящая? Кто она, настоящая? Девчонка из Нижнего города, которая замахнулась на чужую судьбу? Воровка? Или бомбистка-неудачница? Предательница?

Содержанка.

Беглянка… Освальд сказал, что ее след оборвется за Перевалом, и даже если Кейрен…

…нельзя о нем думать, а не думать не получается.

Эта память дает силы: она принадлежит Таннис, и только ей…

…день за днем… целое ожерелье дней, которое вывязывали вдвоем. А в часах выйдет еще больше, и Таннис хватит воспоминаний, чтобы уснуть. Сон, правда, вязкий, пропыленный и комковатый, как перина. Сквозь него Таннис слышит ворчание старого дома. И ветра свист…

…окна узкие, но выбраться можно. Только как спуститься по отвесной стене?

И дальше сад, древний, одичалый, скорее похожий на сказочный лес, в котором скрываются сказочные же чудовища…

…просто собаки, верьенские волкодавы с обрубленными ушами. Их спускают на ночь, как любезно предупредил Освальд.

А дальше – ограда.

Город.

И люди подземного короля, обжившие лабиринты ближайших улиц. Они не следят – присматривают за домом.

Сбежать не выйдет… не отсюда… и надо ждать, а ожидание выматывает.

День за днем.

Ночь за ночью, и очередная подходит к концу. Огонь погас, а ветер выдул те крохи тепла, которые оставались в комнате. Вытащив из-под кровати клубки пыли, сквозняки играют с ними…

…как Освальд играет с ней, Таннис.

Бессмысленно просить о пощаде.

Утро приходит с востока. И солнечный свет вязнет в толстом стекле. Пора вставать… еще немного и за дверью раздадутся шаркающие шаги. К Таннис горничная приходит в последнюю очередь, но так даже лучше. Таннис встанет сама.