— Погоди, куда ты? — Голос его звучал приветливо, почти умоляюще.

Салман молчал, опустив глаза.

— Ты должен понять меня, — продолжал Карам. — Я не могу накормить всех голодных в этом городе.

— Никто и не требует от тебя этого, — отвечал Салман. — Я просто хотел снова видеться с Пилотом. В тот день я не предупредил тебя заранее, и это обидно. Но я вовсе не хотел тебя разорить.

— Нет, ты не хотел меня разорить, — согласился Карам. — Мне очень жаль, что так получилось, и я прошу у тебя прощения. Помиримся?

Салман кивнул, и Карам обнял его.

— Не так крепко, а то еще дойдет до Бадри, — пошутил Салман.

Они направились в кафе.

— Ну? — спросил Карам, уединившись с Салманом за столиком в углу. — Что нового на любовном фронте?

Но Салману совсем не хотелось говорить с ним о Нуре. И не из-за недоверия к Караму. Просто он ни с кем не хотел делиться самой драгоценной из своих тайн.

— Любовь по-прежнему есть только с моей стороны, — вздохнул Салман. — Возможно, я ей нравлюсь и она жалеет меня, однако остается верной своему мужу и не хочет иметь дело с лопоухими мальчишками. — Он усмехнулся и хмыкнул про себя, да так глубоко, что чуть не подавился.

Это его письма заставили Асмахан забыть, что она ни в кого не должна влюбляться. Это из-за них она теряла власть над своим сердцем и никогда не изменявшую ей трезвость ума, стоило лишь Назри переступить порог ее дома. Он снова превратил ее в ту девочку, что больше десяти лет назад с трепетом ожидала признания своего избранника и не спала ночами, если его очередное письмо запаздывало.

Асмахан было десять или одиннадцать лет, когда она без памяти влюбилась в бледного соседского мальчика по имени Малик. Ему уже исполнилось пятнадцать. Он понимал толк в поэзии и открыл ей целый мир. Это было давно.

Мать Асмахан происходила из богатой семьи. Будучи третьей женой, за два года до рождения дочери, в 1930 году, она сдала экзамен на аттестат зрелости.

Отец был из известного в городе купеческого рода, еще в Средние века поддерживавшего торговые отношения с Венецией, Веной, Лондоном и Любеком. Он владел табачной фабрикой и, несмотря на то что исповедовал ислам, отправил Асмахан вместе с другими своими детьми в элитную христианскую школу. Она располагалась в квартале Салихия, через три улицы от нынешнего дома Асмахан, и в ней заправляли строгие и странно одетые монашки. Их белоснежные головные уборы имели по краям остроконечные выступы. Когда монашки двигались, белые кончики дрожали так, что походили на бьющих крыльями лебедей.

В школе имелась богатая библиотека, но ученикам не разрешалось прикасаться к книгам. Дома Асмахан тоже не могла выбрать себе чтение по душе. Отец хранил книги в красивом шкафу со стеклянными дверцами. Девочка знала наизусть названия всех томов, но ей и в голову не приходило снять что-нибудь с полки. Малик сказал ей, что наиболее ценна именно запрещенная литература. И тогда Асмахан раздобыла ключ от шкафа и взяла книгу, название которой давно уже не давало ей покоя: «Тайны слов». Она открыла ее с бьющимся сердцем. Малик знал эту книгу и посоветовал Асмахан дочитать ее до конца. То, что окажется для нее непонятным, будет, словно нераспустившийся бутон, ждать своего часа, так сказал он.

Асмахан понадобилось пять лет, чтобы прочитать всю отцовскую библиотеку. На тайные свидания с Маликом она всегда брала какой-нибудь том, чтобы прочитать мальчику стихотворение или назидательную историю о любви. Слушая ее, Малик бледнел еще больше. Если же в стихотворении описывались любовные страдания, он плакал.

Никогда потом Асмахан не встречала человека, умевшего так слушать. Как будто в уши Малика были вставлены магниты, притягивающие ее слова. Когда Асмахан ему читала, у нее странно чесался язык.

После декламации Малик растолковывал ей, о чем говорится в стихотворении, и тогда у нее возникало чувство, будто он берет ее за руку и они вместе гуляют по заколдованному лесу. Малик видел не только то, что написано. Ему были доступны скрытые смыслы слов.

Каждый день Асмахан проникала в сад Малика через лазейку в изгороди. Он был большой и походил на джунгли. Родители юноши не любили возиться с деревьями и кустарниками и не умели ухаживать за розами, виноградом и шелковицей. Они запустили доставшееся им по наследству богатство. Ко времени их отъезда в Америку в 1950 году их роскошный дом тоже порядком обветшал.

Но это случилось спустя много лет, когда Асмахан уже вышла замуж, а Малик вот уже три года как лежал в земле.

В течение пяти лет они встречались почти ежедневно, и семья Малика ничего не замечала вплоть до самой его смерти. Это было как наркотик. Юноша всегда сидел там, будто ожидал ее прихода. И каждый раз при ее появлении на лице его появлялось выражение облегчения.

Они вместе садились на старый диван — когда-то, должно быть, обтянутый роскошным красным бархатом, — Малик нежно касался пальцами ее губ и начинал читать стихи о женской красоте. Позже Асмахан узнала, что это были стихи Малика и в них он воспевал ее прелести. И она не замечала вокруг ни сложенных цветочных горшков, ни ржавых инструментов, оставшихся от прежнего садовника, ни леек, ни шлангов. Слова Малика переносили Асмахан в другой мир, который принадлежал только им двоим.

Однажды Малик принес с собой большую книгу, страницы которой были сплошь заполнены орнаментом непонятного ей шрифта. Асмахан узнавала отдельные слова и буквы, но не могла прочитать текст, представлявший собой непроходимые джунгли из изящных черных узоров на фоне белого листа.

А когда у Асмахан закружилась голова от поцелуев и Малик взял ее указательный палец и стал водить им по черным линиям, слова будто хлынули в нее потоком. Книга лежала перед ней на низеньком столике. Малик склонился над страницей в поисках выхода из лабиринта петель, точек и прямых. В солнечном свете, падающем сквозь цветные оконные стекла, он был красив как бог. Когда Асмахан поцеловала его в мочку уха, Малик распутывал сложный узор, в котором она только теперь смогла прочитать слово «любовь».

На другой день юноша сидел в садовом домике, склонившись над огромным томом. Увидев Асмахан, он встал, улыбнулся, взял ее за руку и повел к дивану. Он ласкал ее, забыв обо всем, так что в конце концов она испугалась. Словно слепец, Малик прикасался губами не только к ее лицу и шее, в исступлении он целовал ее ремень, браслет и платье и хныкал при этом, как младенец, который ищет грудь матери.

Потом он улыбнулся, сел, подождал, пока она оправится, и, взяв ее за руку, принялся распутывать первый узор в своей большой книге.

Это была эротическая поэзия, и Асмахан сразу поняла, что читает запретную книгу о любви. Автор жил в четырнадцатом веке. Он собирал такую лирику по всему миру, а потом зашифровал ее в своих каллиграфиях. Непосвященные видели вместо текста лишь красивый орнамент.

Страница за страницей, оживали под рукой любимого страстные сцены и описания нарастающего вожделения. Снова и снова во всех деталях воспевалась красота мужского и женского тела. Иногда стихи перемежались с ненавязчивыми религиозными наставлениями, которые было легко прочитать. Малик водил пальцем Асмахан, пока та не обняла его. А потом, лежа на нем, она слушала биение его сердца.