— Что ты делаешь в моем доме?

— Этот дом и мой тоже, женщина.

— Да кто ты такой?

— Твой муж Абрам!

Обычно подобные перепалки заканчивались смехом и удивленными возгласами. За исключением редких случаев, шутники сумели извлечь выгоду из такого превращения. Главная цель была достигнута — апиру стало невозможно отличить от коренного населения, и сбежавшие со стройки получили возможность свободно передвигаться, не привлекая ничьего внимания.

* * *

— Что ж, если дело обстоит так, придется отправить ему рабочих из Куша и Пунта, — заключил Пасар, ознакомившись с последним донесением Маи. — Но я хочу знать, куда подевались эти вааловы дети, эти апиру! Я армию отправлю их искать, если понадобится!

Птахмос провел в тюрьме неделю, потом предстал перед судьями. Десять вершителей правосудия из Большого Дома, почти все жрецы, постановили: он должен выплатить пятьдесят серебряных колец вдове и детям покойного, которые явно не уступали папаше в наглости и жестокости, потому что при виде обвиняемого разразились нецензурной бранью и проклятиями. Птахмос, у которого имелись накопления, обязался перед свидетелями до захода солнца заплатить требуемое. Вернувшись домой, он увидел, что наложница исчезла, прихватив с собой некоторые ценные вещи; осла ей увести не удалось, возможно, он просто ее не послушался. Как оказалось, она не знала, где находится тайник, поэтому Птахмос нашел свои деньги нетронутыми. Отягощенный грустными размышлениями о непостоянстве женщин, он отправился в суд, но члены семьи Шату туда не явились; на следующий день на всех углах заговорили, что на улице их окружили незнакомые люди и пообещали как следует вздуть, если они осмелятся взять у благородного Птахмоса хоть горчичное зернышко.

В тот же день Маи сообщил Птахмосу, что тот больше не работает на царской стройке.

Тем дело и кончилось, если, конечно, не считать того, что арест превратил Птахмоса в героя, по крайней мере, в глазах апиру, шасу и шардана. Однажды вечером он нашел на пороге своего дома мешочек с бобами и ощипанную утку, а на следующий день — мешочек с чечевицей и горсть фиников. Потом на пороге стали появляться инжир, яблоки и листья салата. Дарители предпочитали оставаться неизвестными. Эти люди делились с ним своим скудным пропитанием, потому что Птахмос больше не мог сам зарабатывать себе на жизнь. Отныне принц Птахмос жил благодаря щедротам простых людей, сделавших его своим избранником. Однажды утром в его дверь постучал мужчина, которого Птахмос вначале принял за египтянина.

— Да пребудет солнечный свет на лике твоем!

Птахмос внимательно всмотрелся в лицо гостя — лицо сорокалетнего мужчины с горестно опущенными уголками губ, у которых залегли глубокие складки.

— Ты не узнаешь меня, хозяин?

— Нет.

— Я Нух, я работал вместе с теми двумя, которых избил Шату.

Значит, перед ним апиру…

— А теперь вы не хотите работать.

— Нет. Эта страна уже не кажется нам гостеприимной.

Птахмос едва заметно кивнул. Некогда Египтом управляли его предки, теперь же с ним, их наследником, обращаются как с простым работягой…

— И что вы намерены делать дальше?

Нух посмотрел ему в глаза и сказал:

— Ты наш предводитель.

— Я?

— Все за тебя. Даже шасу.

— Но я не апиру.

— Это ничего не меняет.

— Вы хотите, чтобы я решал за вас? — все еще не веря своим ушам, спросил Птахмос.

— По правде говоря, решение уже принято, хозяин. Мы хотим вернуться в Ханаан.

— Но там вам придется подчиниться хетту Муваталли.

— Наши соплеменники ведут с ним переговоры. Вассал и раб — не одно и то же.

Птахмос не скрывал своего удивления.

— Зачем же ты пришел ко мне, если вы все уже решили?

Нух устремил взгляд вдаль.

— Может, все-таки поговоришь с нашими? — спросил он.

— И что нового я узнаю?

— Узнаешь, как высоко мы тебя ценим.

— Разве у вас нет старейшин?

— Есть. Они-то меня и послали.

Удивление Птахмоса росло: старейшины хотят иметь над собой предводителя?

— Так что, поговоришь с нашими?

В конце концов Птахмос согласился. Нух вернулся на закате и отвел его в условленное место.

* * *

Известие о приезде царя повергло Пер-Рамсес в трепет. Воздух, казалось, дрожал, как прутья и кольца систр, а небо отливало золотом. Даже мухи, казалось, стали усерднее.

В сопровождении старшего сына Именхерхепешефа, красивого, как день, и горделивого, как павлин, и младших Рамсеса, Хаемуасета и Парехерунемефа, а также Верховного жреца фараон осматривал свой город. Они уже успели посетить скульпторов, полировавших вырезьбленные ими барельефы в храме Амона, и художников, чьи картины оживляли своим многоцветьем уже готовые стены: вот божественный монарх сражается с врагами, а там приносит подношение Амону и Хору. После этого они осмотрели изваяния двух Царственных супруг, обсудили цвет лакированной черепицы (Рамсес, как и покойный Сети, предпочитал голубой), а потом отправились туда, где строился новый царский дворец.

Вторая Царственная супруга Исинофрет с дочерьми и придворными дамами, визири Пасар и Небамон, номарх, комендант гарнизона, местные чиновники, в числе которых был и Пентаур, замыкали кортеж, безопасность которого обеспечивал специально прибывший из Уасета отряд царской гвардии.

Взгляд Рамсеса задержался на чернокожих рабочих, спешно присланных «царским сыном страны Куш» Хеканакхтом.

— Не слишком быстро дело движется, — сказал царственный гость, обращаясь к Маи.

— Рабочие из Куша и Пунта, столь любезно присланные твоим величеством, прибыли всего три дня назад. Мы быстро наверстаем упущенное. Последние колонны будут установлены через месяц.

— Работы тормозятся из-за апиру?

— Это основная причина, твое величество. Часть техену и шасу присоединились к ним.

— И они тоже перестали работать на стройках?

— Они исчезли, твое величество.

— Номарх, где сейчас апиру?

Подбежал наместник.

— Не знаю, твое величество! Каждый раз, когда мои офицеры приходят в их поселения, они находят там только женщин, стариков и детей.

— И какова разгадка этой тайны?

— Я пытаюсь ее найти, твое величество. Ходят слухи, что они избрали своим предводителем уволенного бригадира, Птахмоса.

Реакция Рамсеса на эти слова была для всех неожиданной: брови его сошлись на переносице, рот открылся, чтобы произнести ругательство. Номарх испугался не на шутку.