Она вскинула голову:

— Эти пятеро подростков мертвы. Возможно, кто-то из них пока еще жив. Их будут пытать, но я стерла им память. Тем не менее этих ребят все равно убьют. Просто так, лишь бы чего не вышло. Понимаешь, почему я пила.

Я кивнул и добавил:

— Вот потому я и должен был находиться рядом с вами.

— Зачем? — Она невесело улыбнулась. — Чтобы их кровь оказалась и на тебе?

— Думаете, мое отсутствие что-то изменило бы? Нааме, вы не понимаете, я…

Она перегнулась через наш импровизированный столик и приложила ладонь к моим губам:

— Лучше помолчи. Ты не знаешь, о чем говоришь. А я не хочу вспоминать, что произошло. Думаю, у меня достаточно мудрости, чтобы принять то, что я не могу изменить. Выпьешь еще кофе? И ты не попробовал печенья.

— Спасибо. — Я взял из коробки кренделек. — Но, Нааме…

— Да замолчи ты! — В голосе послышалась нотка раздражения. — Вот что, Бракиэль, я хочу предупредить тебя: завтра во второй половине дня, после вводных занятий, ты будешь мне нужен. В том числе — как пилот. Так что готовься. Тебе придется хорошенько выспаться, завтра нам предстоит долгий путь.

Я отхлебнул кофе и спросил:

— Тогда, может, я пойду? Или ты хочешь, чтобы я остался?

Она долго смотрела на меня, но потом все-таки ответила:

— Хочу. Но нам обоим нужно отдохнуть. Я поставлю сонный имплантат и завалюсь спать, ты тоже постарайся. И…

Она осторожно подвинулась ближе и добавила:

— Давай подождем до завтра. Отложим все тревоги, оставим все воспоминания и подождем, идет?

Я чувствовал запах ее влажной кожи и не мог им надышаться. Мне очень не хотелось уходить, но как можно остаться? Наконец я неуверенно кивнул:

— Хорошо, — и поднялся с ковра.

Я шел по коридору кураторского крыла в отрешенном состоянии. Так случается при «информационной перегрузке», хотя у меня, скорее, перегрузка была не информационная, а эмоциональная. (В такие моменты ты ничего не чувствуешь, ни о чем не думаешь.) Зато чувства мои обострились. Я услышал, например, за одной из дверей голос Бараки и девичий смех — кажется, смеялись две девочки. Интересно… Когда-то я ревновал Нааме к Бараке, но потом узнал одну пикантную подробность — его прельщали девочки, как он сам выражался, уже достигшие возраста согласия, однако не вступившие в возраст настойчивого предложения.

В других двух комнатах царила тишина. Возле двери Апистии лежала бумажка, которую я подобрал. Оказалось, это бирка с какой-то синтетической вещицы с предупреждением: «содержит структурные наноботы, стирать только в чистой фильтрованной воде без добавления моющих средств». Я зачем-то сунул бирку в карман и вышел в большой коридор, ведущий к площадке лифтов.

Я жил в отдельном двухместном «изоляторе» совсем один и ничуть об этом не жалел, как и о том, что у меня нет своего бокса. Зато у меня были «Изида», «Озирис» и «Анубис».

У лифтовой площадки я встретил Апистию (интересно, она спит когда-нибудь?) с сигаретой в зубах и в наушниках. Когда я подошел, она их сняла и поздоровалась, а я услышал, что слушает она «Плач Хиросимы» Пендерецкого — не электронный, а оркестровый вариант. Жуткая музыка. Вполне соответствует своему названию: Хиросима — город в Японии, который разбомбили в начале ядерной эры.

От лифтов я пошел к себе в комнату. Может, музыка так на меня подействовала, но мои чувства начали проясняться. Они были двойственными. С одной стороны, я испытывал досаду. Мне казалось, что я упустил шанс. Я был с Нааме наедине, и она нуждалась в моем сочувствии. Герой какого-нибудь голофильма наверняка воспользовался бы ситуацией, а я не смог или, вернее, не стал.

Но я все равно ждал и надеялся — на что? А кто его знает? На чудо, наверно. Влюбленные и дети — единственные, кто верит в то, что чудо может произойти. Но проходит время, и чуда не случается…

С этой мыслью я и заснул.

* * *

В ту ночь я увидел сон. Я стоял посреди Вади-Арава и смотрел в звездное небо. Вероятно, шел август — метеоритный дождь Персеид был в самом разгаре. Я смотрел на звезды, которые знал лучше людей, и понимал, что небо, которое я так люблю, изменилось. В нем таилась угроза, непонятная и страшная. Мне очень хотелось понять, что это за угроза, и, как бывает только во снах, я оттолкнулся от Земли и устремился вверх.

Я плохо помню сам полет, следующий момент, который я запомнил, — это ледяной шар. Он приближался так быстро, что я испугался того, что могу разбиться. Я всеми силами пытался затормозить, но врезался в этот шар, выросший к тому моменту до размеров планеты. Пробив рыхлый лед, я куда-то провалился, перекатился по каше из снега и чего-то похожего на мох или лишайник, потом с трудом встал на ноги.

Я находился на возвышенности, а по сторонам от меня под ледяным небом простирались заснеженные руины. Почему-то это место напомнило мне раскопки в Меггидо, хотя снег там бывает немногим чаще, чем в геенне. Я подошел к краю площадки, на которой находился, спрыгнул вниз и оказался на другой, большей по размерам. Мне пришлось проделать эту операцию еще несколько раз, прежде чем я очутился на каком-то подобии улицы. Там стоял Лорд Нахаш и задумчиво смотрел на башню, с которой я спустился.

— Ты знаешь, что это? — спросил он. — Это сооружение известно как Вавилонская башня, и ей намного больше ста тысяч лет.

— Это Вавилонская башня? — удивился я. — Но мы же не на Земле.

— На самом деле Вавилон из библейского текста — это не название города, — пояснил Лорд, — а характеристика места. Бабилим, врата неба… Мы с Надин обратили вспять проклятье, и теперь разные языки больше не мешают нам. Ворота в небо открыты!

— С Надин? — спросил я.

— Ты знаешь ее под именем Нааме, — ответил Лорд. — У нее тысячи имен, как и у ее матери. Тысячи имен, тысячи лиц, тысячи возлюбленных…

Он схватил меня за ворот костюма, сжав его жесткую ткань, как легкий ситец:

— Ты не боишься, Бракиэль?

— Нет. И не собираюсь.

— Молодец, — похвалил Лорд. — А теперь иди, в конце улицы тебя ждут.

И я пошел. Справа и слева от меня находились руины, напоминавшие одновременно небоскребы и древние зиккураты. Порой дорогу преграждали завалы какого-то хлама. Из одного такого завала торчала, как мне почудилось, рука в перчатке от костюма Проекта — между пальцами был зажат клочок бумаги. Я схватил перчатку, стремясь вытащить заваленного человека, и едва не упал — оказалось, это просто перчатка без тела. А клочок бумаги представлял собой знакомую мне бирку: «содержит структурные наноботы, стирать только в чистой фильтрованной воде без добавления моющих средств». С обратной стороны бирки помещался архаичный штрих-код, выглядящий так, словно кто-то накорябал его от руки. Я свернул бумажку и спрятал в свою перчатку.

Потом я вышел на площадь, на конце которой находилось огромное темное здание, чуждое даже окружающему пейзажу. А между мной и зданием стояла Нааме.