– И сколько вы там пробыли?

– Недолго. Я выпила две рюмки портвейна, а он – два двойных виски. Потом он сказал, что надо ехать.

– И куда же он повез вас потом, миссис Микин?

– Я думаю, в Чевишем. Я разглядела указатель на перекрестке, как раз перед тем как мы туда приехали. Мы свернули на въездную аллею, к такому большому дому, и припарковались под деревьями. Я спросила, кто там живет, а он сказал – никто, просто государственное учреждение. Потом выключил фары.

– И вы занялись любовью, прямо в машине. – Дэлглиш говорил очень мягко. – Вы перешли на заднее сиденье, миссис Микин?

Вопрос ее нисколько не удивил; ни огорчения, ни смущения она тоже не проявила.

– Нет, мы остались впереди.

– Миссис Микин, это очень важно. Вы можете припомнить, сколько времени вы там пробыли?

– О, конечно же. Мне же видны были часы на щитке. Почти четверть десятого было, когда мы приехали, и мы там пробыли почти что до десяти. Я точно знаю, потому что немного беспокоилась, довезет он меня до конца ложбины или нет. Мне ведь только этого и надо было. Я и не хотела, чтоб он меня до двери провожал. А то не очень ловко бывает, если тебя просто бросают за несколько километров от дома. Иногда до дому добраться ох как нелегко.

Она говорит так, будто на местное автобусное сообщение жалуется, думал Мэссингем. А Дэлглиш продолжал расспрашивать:

– Кто-нибудь вышел из дома и прошел по аллее, пока вы были в машине? Вы заметили бы, если бы так случилось?

– О, конечно, заметила бы. Увидела бы, если б кто-то выходил через въезд, где когда-то ворота были. Там ведь фонарь напротив, и прямо туда светит.

Мэссингем спросил без обиняков:

– Как вы могли бы заметить? Вы же были вроде очень заняты?

Она вдруг рассмеялась хриплым отрывистым смехом, испугав обоих мужчин:

– Вы что, думаете, это доставляло мне удовольствие? Думаете, мне это нравится?

Потом ее голос снова зазвучал тускло, в нем появились чуть ли не подобострастные нотки. Она повторила настойчиво:

– Я бы заметила.

– А о чем вы разговаривали, миссис Микин? – спросил Дэлглиш.

Этот вопрос ее оживил. Она ответила Дэлглишу с готовностью, чуть ли не просветлев лицом:

– Ну, ему своих неприятностей хватает. Как и всем, правда ведь? Иногда помогает, если с кем незнакомым поговоришь. Кого никогда и не увидишь больше. Со мной-то никто больше видеться не предлагает. И он не предложил. Но он добрый со мной был. Не торопился поскорее уехать. Иногда они меня прямо выталкивают из машины. Вот это уж не по-джентльменски, обидно очень. Но он вроде рад был поговорить. Больше всего про свою жену говорил. Она здесь, в сельской местности, жить не желает. Сама из Лондона и пилит его, чтоб обратно туда уехать. Хочет, чтоб он со своей работы ушел и у ее отца работал. Сейчас она дома у родителей, и он даже не знает, вернется она или нет.

– Он не сказал вам, что в полиции работает?

– Ой, что вы! Он сказал, что антикварные вещи продает. Похоже, он про это дело много всего знает. Но я не очень-то внимание обращаю, когда они мне про свою работу рассказывают. Большинство притворяются.

– Миссис Микин, то, чем вы занимаетесь, ужасно рискованно, – мягко проговорил Дэлглиш. – Вы и сами это знаете, не так ли? Когда-нибудь кто-то остановит перед вами машину и потребует от вас гораздо больше, чем час вашего времени. Это очень опасно.

– Я знаю. Иногда, как машина замедлит ход, а я стою на обочине и жду, и подумаю, какой он там, так и слышу – у меня прям сердце колотится. И понимаю тогда, что боюсь до смерти. Но тогда я по крайней мере хоть чувствую что-то. Лучше бояться, чем быть всегда в одиночестве.

Мэссингем возразил:

– Лучше одиночество, чем смерть.

– Вы так считаете, сэр? Тогда, значит, вы просто ничего об этом не знаете, верно?

Через пять минут они простились с миссис Микин, предупредив ее, что завтра за ней заедет полицейский и отвезет ее в Гайз-Марш, где ей нужно будет дать письменные показания в полиции. Казалось, она была даже рада этому, только спросила, нужно ли сообщать на завод. Дэлглиш уверил ее, что никто ничего знать не будет.

Перейдя через мостик, Мэссингем обернулся и посмотрел на ее дом. Она все еще стояла в дверях, тонким темным силуэтом на освещенном фоне. Он произнес сердито:

– Господи, какая безнадежность! Почему она не уедет отсюда, куда-нибудь в город, в Или, а то и в Кембридж, хоть жизнь какую-то увидит.

– Вы говорите, как те профессионалы, которые советуют всем одиноким людям всегда одно и то же: «Надо выходить на люди, знакомиться, вступить в какой-нибудь клуб…" Если подумать, именно это она и делает.

– Ей бы надо уехать отсюда, найти другую работу.

– Какую другую работу? Она скорее всего считает, что ей крупно повезло, что она вообще работает. И тут у нее по крайней мере хоть какой-то, да дом есть. Чтобы изменить свою жизнь, человеку требуются молодость, энергия и деньги. А у нее ничего этого нет. Все, что ей остается, – это пытаться не сойти с ума, что она и делает единственным доступным ей способом.

– Но ради чего? Чтобы кончить жизнь еще одним трупом в меловом карьере?

– Вполне возможно. Может быть, к этому она подсознательно и стремится. Есть множество способов искать смерти. Она-то скажет, что таким способом хотя бы получает утешение, сидя в теплом, ярко освещенном баре, и надеется, что, может быть, в следующий раз все будет иначе. И она не собирается прекратить это свое занятие из-за того, что два вмешавшихся в ее дела полицейских объяснили ей, что это опасно. Она и сама это прекрасно знает. Ради Бога, давайте уедем отсюда поскорее!

Когда они пристегивали ремни, Мэссингем сказал:

– Кто бы мог подумать, что Дойл на это способен. Я могу представить себе, что он ее подобрал. Как говорил лорд Честерфилд, ночью все кошки серы. Но провести с ней почти весь вечер, рассказывая о своих проблемах!

– Им обоим что-то нужно было друг от друга. Будем надеяться, они это получили.

– Дойл кое-что получил: прочное алиби. Да и мы неплохие результаты получили от их встречи: мы теперь знаем, кто убил Лорримера и как.

– Мы думаем, что знаем, кто и как. Мы можем даже думать, что знаем почему. Но у нас нет ни крупицы доказательств, а без улик мы не можем ни на шаг продвинуться вперед. В данный момент у нас даже нет фактов, которые позволили бы получить ордер на обыск.

– Ну а теперь что, сэр?

– Назад, в Гайз-Марш. Как только разберемся с делом этого Дойла, я хочу послушать доклад Андерхилла и поговорить с главным констеблем. А после – опять к Хоггату. Поставим машину там, где ее ставил Дойл. Хочу проверить, могли кто-то проскользнуть по въездной аллее незамеченным.