И они с Сашей – двойняшки. Одинаковые глаза, волосы, так похожи внешне, и их эмпатия… Долохов хотел ее запутать, не иначе. Не иначе…

Лондон

Март 2017 года

На каникулы Ника не строила никаких планов. Накануне отъезда ей позвонил Джейсон, предложил забрать из школы и отвезти в Глазго. Хвастался, что нашел новую квартиру – больше, светлее, с двумя спальнями, одну из которых уже обустроил для нее. И если Ника захочет, они могли бы прошвырнуться по магазинам и докупить все необходимое. Его голос был полон энтузиазма, звонкий и заразительный, но Ника не прониклась. Ей не хватало сил сказать ему прямо, что больше она никогда не вернется к нему, но и тешить его (и себя) надеждой она не хотела. Поэтому девушка соврала, что на каникулах проведет время с бабушкой, которая внезапно нагрянула в Лондон, а сама утром села в школьный автобус и поехала в город. Без плана. Просто уехала, решив на месте разобраться, что делать дальше.

Она поселилась в хостеле в районе Ист-Энда. Деньги от отца регулярно поступали на карточку, и она могла бы позволить себе жилье получше, но специально забралась на восток, подальше от мест, где раньше гуляла с Ритой, где училась или пыталась дружить. Пыталась хотя бы так избежать соблазна встретиться с прошлой жизнью. «Странно, – думала она, ожидая поезда на станции метро, – как можно жить в таком огромном городе и не найти свое место». Ника так привыкла куда-то бежать: от семьи, знакомств, друзей, чьих лиц даже не помнила, – что и сама не заметила, как их призраки заполонили огромный мегаполис. И не было от них спасения. Лондон держал ее, и, казалось, сам воздух, тяжелый и туманный, бередил ее память, рисовал на грязных витринах лица, которые она хотела забыть, дразнил мечтами, от которых она вроде бы давно отказалась. Она садилась в метро, выкрутив громкость в плеере на максимум, и отключала разум. Просто шагала по станциям, пересаживаясь с одной ветки на другую, из одного вагона в другой, словно надеялась, что рано или поздно дорога сама собой выплюнет ее в совершенно незнакомом месте – чистом, спокойном, не тронутом ее прошлым.

В один из дней Ника вышла на станции «Грин-парк» и застыла, оглядываясь по сторонам. Что она здесь забыла? Сент-Джеймс – район для аристократов, окутанный туманом элитарности, немноголюдный, просторный, живой и дорогой. Давно, в прошлой жизни, они с Ритой много раз бывали здесь. Ее мать – любительница всего эксклюзивного и «не как у всех» – одно время дружила с леди, у которой здесь была галерея. Хотя, может, и не дружила, кто уже разберет, просто держала при себе как выгодное знакомство. В один из визитов Рита хотела купить картину. Ника не помнила, что на ней было изображено, в чем ее ценность, да и купила ли мать ее, но зато запомнила кремовое платье Риты по фигуре, оттенявшее загорелую кожу и синие глаза.

Ника шла вдоль парка, все время оглядываясь по сторонам, не способная отделаться от мысли, что ее мать могла бы жить здесь. Могла сейчас идти навстречу. Нет, глупости, не могла бы. Рита пешком не ходила, потому что ее наверняка дорогущие туфли не предназначены для такого. Ника ухмыльнулась и, остановившись, присела, чтобы потуже завязать шнурки на ботинке, как вдруг застыла и инстинктивно натянула капюшон куртки на голову. Блодвинг! Ошибки быть не могло. Ада вышла из парка в сотне метров от нее и целеустремленно зашагала в сторону метро. Забыв про шнурки, Ника бросилась за ней.

На Блодвинг была объемная куртка цвета хаки, невзрачные джинсы и кроссовки. Она не оглядывалась – просто неслась вперед, придерживая рюкзак, болтавшийся на плече на одной лямке. У метро нырнула в подземный переход и выбежала на Пикадилли. Теряясь в догадках о том, что безликой понадобилось в центре Лондона, Ника шагала за ней, приклеилась взглядом к темной макушке Блодвинг и боялась моргнуть – лишь бы не потерять в толпе.

Мартовский Лондон разрывал пронизывающий ветер. Противный холодный дождь бил в лицо. Ника щурилась, на ходу утирала лицо рукавом, но ни разу не остановилась. Блодвинг нырнула в толпу и резко свернула на Сент-Джеймс-стрит. Ника сбилась со счета, сколько дорог пересекла, следуя за ней, сколько поворотов едва не пропустила. Блодвинг ни разу не запнулась, ни разу не сверилась с картой – просто неслась вперед, лавируя среди прохожих, оказываясь на переходах ровно тогда, когда загорался зеленый для пешеходов. Ника вспотела и расстегнула куртку, но капюшон снять побоялась – все ждала, когда безликая обернется. Она никак не могла понять, куда же держит путь Блодвинг, где ее конечная цель. Не полюбоваться же Трафальгарской площадью ей надо! И вот, в очередной раз свернув на соседнюю улицу, Ника резко затормозила. Блодвинг исчезла. Вот макушка маячила впереди, а вот ее уже нет. Ника в панике огляделась по сторонам. Она оказалась на Пэлл-Мэлл, улице, венчавшей район Сент-Джеймс, среди модных витрин с дизайнерской одеждой и арт-галерей в георгианском стиле – симметричных строений красной и бежевой кирпичной кладки с большими окнами и минималистичной лепниной на фасадах.

Выругавшись, Ника перешла дорогу и опустилась на лавочку. Она угрюмо уставилась на здание перед собой, размышляя о том, куда могла деться Блодвинг и что все-таки безликая здесь забыла. И тогда увидела ее. У здания напротив остановилось такси бизнес-класса, водитель открыл заднюю дверь. Нике даже не нужно было присматриваться – сразу узнала. Почувствовала или, может, уловила запах – не понимала, как это работает, но она всегда ее узнавала, даже если та стояла в толпе. Рита поправила меховое манто, взяла сумочку и, виляя бедрами, поднялась по ступеням. Швейцар открыл ей дверь, подняв фуражку, поклонившись и протянув к ней руку, видимо, захотев коснуться. Так всегда было. Со всеми мужчинами – неважно, к какому классу они принадлежали. Рита одарила его фирменной улыбкой (Ника не видела, но по памяти могла воспроизвести каждый изгиб ее губ) и зашла внутрь.

Вот это номер.

Ника не помнила, сколько просидела на той лавочке – замерзшая и совершенно потерянная, – но, когда поняла, что Рита не собирается выходить (пятый час, время для чая – у нее, правда, без чая, но с игристым), ушла и всю ночь промаялась, недоумевая, почему Блодвинг привела ее к дому матери. Ника даже не знала, что Рита теперь живет там. Она строила теории одна безумнее другой и в то же время понимала, что волнует ее совсем не это. То, что Ника почувствовала, увидев мать спустя столько месяцев, то, как заныло ее сердце, как забурлила кровь и вспыхнула эта ужасная, незваная надежда, казалось бы, давно задушенная и похороненная, – вот это было по-настоящему отвратительно. Ника поклялась себе навсегда забыть о прошедшем дне, но уже следующим утром снова сидела на той лавочке, остервенело перебирая пальцами пузырек с таблеткой в кармане куртки.

Здание оказалось фешенебельными апартаментами, и Нике оставалось лишь гадать, кто платит за них. И где она сейчас работает? Снова в галерее? Или вернулась к консультациям леди по части интерьеров? Рита обладала отменным вкусом, разбиралась в искусстве и стиле, и эти ее знания вкупе с обаянием и совершенной, абсолютной, магнетической очаровательностью притягивали богатых дамочек и их мужей. Когда между ними все разладилось, Ника до ужаса завидовала этим незнакомым людям, получавшим внимание матери, – пусть даже они и купили его.

Ника ненавидела себя за это и тем не менее несколько дней кряду приезжала сюда в надежде снова увидеть мать. Убеждала себя, что хочет проверить чувства, все ждет момент, когда ничего не екнет, когда ей станет настолько все равно, что ладони прекратят потеть, она забудет про пузырек и наберется смелости, чтобы перейти дорогу, позвонить в ее апартаменты или подождать у входа, когда она вновь выйдет на улицу.

Зачем? Что скажет? Не знала. За эти годы ничего не изменилось. Все стало только запутаннее. Не думала же она в самом деле, что Рита смилостивится и выслушает ее. Обнимет и поможет во всем разобраться.

Нет. Конечно нет.

И в один из таких дней, когда ладони по-прежнему потели, а единственная оставшаяся таблетка все еще притягивала к себе, Ника все же решилась и уже сделала шаг к переходу, как вдруг обомлела, но в последний момент взяла себя в руки и юркнула за дерево. Появилась не Блодвинг. Мари Маркел шла со стороны Трафальгарской площади, закутанная в шерстяное пальто, в темном берете на растрепанных волосах. Смело поднялась по ступеням, что-то спросила у швейцара и уверенно нажала на звонок. Швейцар открыл ей дверь, и она пропала в вестибюле.

Ника опешила. Затаилась за деревом, сверля взглядом парадную дверь, и, кажется, забыла, как дышать. Прошло немного времени – может, минут десять, – как Мари вылетела из комплекса и бросилась в сторону Трафальгарской площади. Через несколько шагов она остановилась, вскинула руку – и рядом с ней затормозило такси. Мари села в машину и была