Ксаббу удивленно прищелкнул языком. Рени выпрямилась.

— Что?

— Тут что-то… — Он примолк, пальцы его забегали по сенсору. — Тут что-то есть. Что значит, когда на стене вашего кабинета мигает оранжевая лампочка? Поблескивает, как светляк! Только что начала.

— Это врубились антивирусы. — Рени наклонилась вперед, не обращая внимания на головокружение, и подобрала с пола вторую пару очков. Кабель туго натянулся. — Может, кто-то ломится ко мне в систему.

По спине у нее побежали мурашки. Неужели они уже нашли ее? И кто это — они?

Вновь она попала в базисную ВР-симуляцию — трехмерный кабинет. Огненная точка вспыхивала и гасла, как уголек в жаровне. Нагнувшись, Рени пошарила по полу, потыкалась в колени Ксаббу, нашла сенсор и набрала команду. Искра в виртуальном пространстве взорвалась символами и строками, заполнившими большую часть кабинета.

— Что бы это ни было, оно уже в системе, но еще латентно. Вирус, наверное.

Рени злилась, конечно, что ее система взломана и скорее всего безнадежно испорчена, но для владельцев «Мистера Джи» такая реакция была до странного благожелательной. Она запустила свой «Фаг» на поиски чужих кодов. Искать пришлось недолго.

— Что за черт?..

Ксаббу ощутил ее изумление.

— Что случилось, Рени?

— Этой штуки тут не должно быть!

В виртуальном пространстве перед ними висел прорисованный куда более реалистично, чем простенькая офисная мебель, прозрачно-золотой кристалл.

— Похоже на желтый алмаз. — В памяти всплыл образ, ускользающий, как сон, — ясно-белый силуэт, человек, слепленный из пустоты, — и пропал.

— Это компьютерная болезнь? Или что-то посланное теми людьми?

— Не знаю. Вспоминается что-то, но смутно — вроде бы перед тем, как мы сошли с линии… Я почти не помню, что случилось после того, как я вернулась за тобой в пещеру.

Золотой кристалл висел перед ней, как невыразительный желтый глаз.

— Я должен поговорить с вами, Рени, — грустно признался Ксаббу. — Рассказать, что там случилось со мной.

— Не сейчас. — Рени торопливо направила на кристалл — или то, что он представлял собой, — свои анализаторы. Когда несколько секунд спустя пришел результат — вокруг инородного тела, как хрустального солнца, закружились текстовые планетки, — она присвистнула сквозь зубы.

— Это код, но утрамбованный так, словно его сапогами топтали. Сюда втиснута чертова уйма информации. Если это деструктивный вирус, он может полностью переписать систему намного крупнее моей.

— Что вы будете делать?

Рени помедлила с ответом несколько секунд, торопливо проверяя предыдущие коннекты.

— Откуда бы оно ни явилось, теперь оно приклеилось к моей системе. Но в моей области внутренней сети политеха его нет и следа. И то хорошо. Господи, мой пульт аж распирает — памяти почти не осталось. — Она прервала связь с университетом. — Не думаю, чтобы я смогла даже активировать эту штуку на своей машине, так что, может быть, она нейтрализована. Хотя представить не могу, кому придет в голову создавать вирус, который сгружается на систему, не способную его поддержать. Да если на то пошло, зачем вообще нужен такой большой вирус? Это все равно что поставить слона подслушивать в телефонной будке.

Она выключила систему и, сняв очки, откинулась на кровати. Перед глазами, как младшие родственники загадочного кристалла, мелькали желтые точки. Ксаббу тоже снял очки, с подозрением взирая на пульт, как будто оттуда могло выползти нечто пакостное. Потом он перевел взгляд на Рени.

— Вы побледнели. Я налью вам воды.

— Мне надо найти систему, достаточно мощную, чтобы активировать эту штуку, — рассуждала вслух Рени, — но ни к чему не подключенную. Что-то большое и стерильное. Наверное, можно одолжить лабораторию в политехе, но тогда пойдут вопросы…

Ксаббу осторожно подал ей стакан.

— Может быть, уничтожить это? Если это работа хозяев того ужасного места, оно не может не быть опасным.

— Но если оно из клуба, это наше единственное доказательство! Более того, это ведь код, а разработчики кодов имеют собственный стиль — ну, как режиссеры фляков или художники. Если выясним, кто пишет программы для грязных делишек «Мистера Джи»… это станет отправной точкой. — Рени двумя глотками осушила стакан. Как же ей, оказывается, хотелось пить! — Я не собираюсь сдаваться из-за того, что испугана. — Она осела на подушки. — Я не сдаюсь.

Ксаббу все еще сидел на полу, скрестив ноги.

— И как это сделать, если вас нет в университете?

Голос его звучал почти скорбно, несообразно словам, точно у человека, занимающегося болтовней последние минуты перед расставанием, за которым не наступит встречи.

— Я соображу. Есть у меня пара идей, но до конца не продуманных.

Бушмен сидел тихо, глядя в пол. Потом поднял голову и тревожно взглянул на Рени. Лоб его избороздили морщины. Рени внезапно осознала, что друг ее с первых минут был необычно печален.

— Ты говорил, что хочешь рассказать о чем-то.

Ксаббу кивнул.

— Я запутался, Рени. Я должен выговориться. Вы мой друг. Думаю, вы спасли мне жизнь…

— А ты — мне, это уж точно. Если бы ты замешкался с помощью…

— Трудно было не заметить, что ваш дух очень слаб. Вы были очень больны. — Бушмен смущенно пожал плечами.

— Так поговори со мной. Расскажи, почему слаб твой дух, если дело в этом.

Ксаббу серьезно кивнул.

— С тех пор как мы вернулись оттуда, я не слышу, как звенит солнце. Так говорят в моем народе. Если ты не слышишь, как поет солнце, твой дух в смертельной опасности. Это длится уже много дней.

Но вначале я должен рассказать вам то, о чем вы не знаете, — часть истории моей жизни. Я говорил, что отец мой умер, а мать и сестры живут с моим народом. Вы знаете, что я учился в школах горожан. Я принадлежу своему народу, но во мне язык горожан и их мысли. Порой они похожи на проглоченный яд, на холод в душе, готовый заморозить сердце.

Он сбился и тяжело, неровно вздохнул. Рассказ причинял ему видимую боль. Рени обнаружила, что сжимает кулаки, точно любимый человек на ее глазах идет в высоте по канату.

— Из моего народа почти никого не осталось, — начал Ксаббу. — Древняя кровь ушла. Мы женились на высокорослых, и порой наших женщин брали против их воли, а таких, как я, все меньше и меньше.

А еще меньше тех, кто живет жизнью предков. Даже те, в ком кровь бушменов течет верно, почти все растят овец или гоняют скот по окраинам пустыни Калахари или в дельте Окаванго. Семья моей матери тоже жила в дельте. У них были овцы, пара коз, они удили рыбу в дельте и обменивали в ближайшем городке на вещи, которые, как им казалось, были нужны — вещи, над которыми наши предки посмеялись бы. И как бы они хохотали! Радио, у кого-то был даже старый телевизор на батарейках — что толку в этих голосах белого человека или черного человека, который живет как белый? Наши предки не поняли бы их. Голоса города глушат звуки жизни, которой жил когда-то мой народ, как глушат они солнечный звон.