Кирилл не рассказал Женьке, что Борька Миронов, его бывший однокурсник, уже пять лет занимался поставкой девок из стран СНГ в бордели Турции и Греции. Он также не поведал ей, что еще в июне связался с ним и договорился, что Женьку вывезут в Стамбул, где и потеряются ее следы.

Но пока она была ему нужна, и он убаюкивал ее в постельке, приговаривая:

— Спи, солнышко. Все у нас получится. Ты умница. Спи, моя хорошая.

— Вы простите меня, Александр Владимирович… Я при нашей встрече не рассказала вам ничего… И потом еще по телефону налгала. Стыдно…

Любовь Николаевна говорила очень тихо. Клюквин сидел рядом и внимательно слушал ее.

— Но я не жалею. Оброни я тогда хоть слово… — Ревенко закрыла глаза и замолчала.

Она устала. Клюквин был с ней уже час. Он давно порывался уйти и не мучить ее расспросами, но она не отпускала его. Собственно, спрашивать ее ни о чем и не пришлось, она сама подробно, без утайки, рассказала обо всех последних событиях.

— Любовь Николаевна, голубушка, вам надо поспать. Я вас завтра навещу.

— Нет, нет, останьтесь. Я вот к Колечке ходила… — Ревенко вдруг часто задышала, заметалась по постели и захрипела: — Сволочь! Мразь! Своими руками удавлю! Ненавижу! Ненавижу!

Клюквин вскочил со стула и пересел к ней на кровать. Не зная, что предпринять, он обнял ее за плечи и осторожно притянул к себе:

— Люба, успокойся. Слышишь меня? Тебе нельзя… — Он решил нажать кнопку вызова медсестры, но почему-то передумал.

Он поглаживал ее по спине и шептал:

— Ну все, все… Тихо, милая, все хорошо. Любаша, я здесь, я с тобой. Успокойся, девочка.

Она прижалась лицом к его небритой щеке, и он замер, боясь задеть пластырь на ее рассеченной брови. Она плакала, уткнувшись в него, как плачут обиженные дети — с жалобными всхлипами, растирая ладонью сопли и слезы.

— Не надо, не плачь, моя родная. Я с тобой. — Клюквин и сам не заметил, что целует ее в затылок и крепко прижимает к себе.

Любовь Николаевна как-то обмякла, дрожь прекратилась, и она безвольно обвисла на нем и замерла. Клюквину показалось, что она уснула.

Он бережно опустил Любаню на подушку, промокнул салфеткой ее мокрые глаза, но она вдруг взяла его за руку.

Клюквин накапал валерьянки и подал ей стакан.

— Простите меня.

— Спасибо вам. Вы очень добрый человек.

Ревенко пила лекарство, а Клюквин чувствовал себя глупым подростком и размышлял, как ему вести себя дальше. Ему стало неловко от собственного порыва, он как-то неуверенно откашлялся и решил перейти на официальный тон:

— Любовь Николаевна…

Она молча посмотрела на него, и в ее беззащитном взгляде ему померещился какой-то упрек.

— Люба… — смягчился Клюквин. — Вы, пожалуйста, отдыхайте и ни о чем плохом не думайте. Мужа вашего… то есть Воронова, сегодня же объявят в розыск. Отыщется он, никуда не денется. Я вам обещаю. И главное, помните — ни вам, ни Коле ничего больше не угрожает. Я об этом позабочусь.

Он совершенно не был в этом уверен и решил нынче же распорядиться о круглосуточной охране. Он хотел сказать еще какие-то очень важные слова, но увидел ее безмятежную улыбку, закрытые глаза и понял, что она спит. Клюквин допил оставшуюся валерьянку и вышел из палаты.

В коридоре он встретил Танюшу, и девушка повела его к Коле.

— Парень-то наш оклемался. Слабенький еще, конечно, угрюмый какой-то, но, как мать его проведала, прямо на глазах ожил. А хорошенький какой! — весело щебетала медсестра. — Красавчик, да и только! Я предупредила, что вы придете. Он сначала ни в какую, но Любовь Николаевна его уговорила. Идемте, идемте!

— Танечка, а как бы мне с ним наедине поговорить?

— Ну, так, чтобы совсем, это вряд ли… — Танюша призадумалась. — Хотя, знаете, мы сейчас Синякова отправим в холл футбол смотреть, а Иван Афанасьевич вам не помеха, он почти глухой.

— Ну и отлично, спасибо.

Синяков уперся рогом и заявил, что у него «открылась аневризма» и он никуда отсюда не пойдет. Он натянул на нос одеяло и прикинулся мертвым.

— Ах, «аневризма» у тебя! Открылась, говоришь? Ничего, я тебя быстро вылечу.

Танюша высунулась в коридор и крикнула:

— Девочки! У Синякова опять «аневризма» открылась! Срочно магнезию приготовьте! Пять кубиков!

Синяков уже натягивал носки и, затравленно посверкивая на Танюшу маленькими глазками, приговаривал:

— Ну че ты, че? Рассосалось уже. Ухожу. Вот видите, — повернулся он к Клюквину, — как над больным человеком издевается? Эх, Танька, НАТО на тебя нету!

Синяков испарился. Танюша смеялась, Клюквин ухмылялся в усы и поглядывал на Колю.

Колян приветливо ему улыбнулся и даже поздоровался.

— Удачи, — шепнула Клюквину на ухо Танюша. — Я пошла.

Александр Владимирович подошел к Колиной постели, сел на табурет и протянул руку:

— Ну, здравствуй, герой. Давай знакомиться.

— Я вас знаю. Мне мама про вас рассказала. Велела ничего от вас не скрывать. Только я не знаю, что говорить.

— Я тебе помогу. Я буду спрашивать, а ты отвечай, ладно? Если захочешь, конечно.

Колян кивнул.

Он по-прежнему был очень бледен, но больше всего Клюквина пугал его потухший взгляд, в котором прочитывалось то ли безразличие, то ли, что еще хуже, полная безнадежность.

— Ты ел сегодня? — спросил Клюквин.

— Я?.. Да. Бульон пил. И еще котлету съел.

— Молодец. Я не стану тебя мучить, подробнее поговорим потом, когда ты поправишься. А пока скажи, ты кого-нибудь из них запомнил?

— Да. Троих запомнил. Сразу узнаю, хоть и все на одну рожу. — Колян презрительно скривил губы. — Быки… Вы знаете, а Витю-то убили… Я матери не сказал. Насте сказал, а ей нет.

— Так, стоп. Это при тебе было?

— Нет. Меня из подвала вытащили, а Витек там остался… Потом дрянь какую-то вкололи. Я спал. Долго, наверное. Не знаю. Потом в джип затолкали…

Колян замолчал. Клюквин не решался его подгонять, но парень уставился расширенными зрачками в одну точку, словно уходил в неведомую даль.

— Коль, а почему ты решил, что его убили? Может, и нет? — слегка встряхнул он его за плечо.

— Артем так сказал — нет человека, нет проблемы.

— Артем?

— Ну, главный их. Я его ни разу не видел. Меня когда один бил, второй сказал: «Ты чего, мужик, делаешь, Темыч не велел». Ну и перестали. А дядю Витю били.

— Постой-ка. Ты говоришь, что не видел этого Артема. А как же он тебе сказал, что Филимонова убили?