– Жив! – подтвердил сотник.

– Ведаешь, о чем жалею?

Некрас покачал головой.

– Стар я! Трем князьям служил: деду Ростислава, отцу и ему самому. Но князю, который, как Иван, печалится о меньшем из людей, послужил бы с охотой! Жаль, поздно.

– Спаси тебя Бог, воевода! – поклонился Некрас.

– Прощай! – сухо сказал Святояр.

Некрас повернул коня. Два всадника наметом сорвались с места и скрылись в лесу. Третий долго смотрел им вслед.

Малыга оказался прав: отсидеться в глухих лесах нам не удается. Дружину надо кормить, причем мясом. Здоровенные мужики с утра до вечера ходят в броне, машут мечами, бросают копья, скачут на конях… Аппетит у всех после этого зверский. Дичь в окрестных лесах выбили, другая разбежалась. Отправляться на охоту далеко опасно: кому-то да попадешься на глаза. Добытчиков или убьют, или выследят. К тому же мясо с кореньями быстро приедается, хочется хлеба и пшена. Запасы муки и крупы истаяли, как и овес. Коням без овса не обойтись – боевые лошади… Малыга скрепя сердце разрешает фуражировки.

Провизию закупаем в ближайших весях, платим щедро, взамен просим молчать. Смерды соглашаются, но слова не держат. Кого-то из ватаги признали, кто-то из новиков проболтался… Мы набирали дружину в разграбленных и пожженных весях, у каждого из новеньких свой счет к князю Володьку – да такой, что за целую жизнь не оплатить. Ратному делу новики учатся ревностно, себя не щадят, но они люди… Слух о том, что в Звенигородской земле объявился княжич Иван, ползет по округе. К заморозкам в лесной лагерь перебираются две веси. С добром, груженным в телеги, с привязанным к задкам скотом… Отправить обратно невозможно: перед уходом смерды пожгли боярина: перебили челядь, а самого повесили на воротах. Что стало с семьей повешенного, даже не спрашиваю. Боярин был из пришлых – тех, кого Володько наделил землями за верную службу. В чем состояла та служба, известно: не щадить ни старых, ни малых. В ответ и его не пощадили…

Пришедшие смерды не сидят без дела: берут секиры и валят лес. На лесной поляне встают избы. Низкие, с земляным полом и крытые мхом, но в сравнении с шалашами – дворцы. Перебираемся под крыши. Жены и дочери смердов варят нам еду, стирают рубахи и порты, жить становится легче, но хлопотней – ртов в лагере добавилось. Фуражировки становятся все продолжительней, и почти с каждой лагерь прирастает. Мы просим, умоляем смердов потерпеть, но они неудержимы. Реки встали, выпал снег, гридни Володька едут за данью. Их принимают, низко кланяются, сытно кормят, поят, а как уснут, режут. А также топят в прорубях, вешают… Чтоб пробудить такую ненависть, надо хорошо постараться. Володьку Галицкому удалось.

К декабрю слух о нас добирается до Звенигорода, и город мгновенно восстает. Нам сообщает это гонец, разыскавший лагерь. Гонец двое суток в седле, лицо его почернело от мороза, в бороде и усах – сосульки, но он рад, что отыскал лагерь.

– Ждут тебя, княже! – говорит, валясь в ноги. – Колоколами встретят!

Малыга, расспросив гонца, приходит в избу.

– Надо выступать! – говорит решительно.

Ватага встречает его слова радостными криками, но Малыга мрачен, как и я. Мы не готовы к рати. У нас только сотня в броне и при полном оружии, да и в той две трети – новики. В стычке с княжьей конницей разменяем двоих против одного. На смердов лучше не рассчитывать: неумелые, бездоспешные – их высекут, как в поле траву. Наша главная сила – смоки, но они пока маленькие, к тому же залегли в спячку. Осенью мы отрыли им пещерку, устлали мохом и оставили до весны. О смоках знает только ватага, новики даже не подозревают. Они молоды и восторженны – могут сболтнуть. А если подвесить на дыбу да прижечь пятки огнем – тем более.

В поход отправляется конная сотня, смерды остаются без охраны. Если их обнаружат… Думать об этом не хочется. Звенигород важнее. Там вдесятеро больше людей, а восставший город – кость в горле Володька. Зима – самое время для войны: реки стоят, лед – отменная дорога. Несколько суток – и Володько у стен. Нам надо опередить, и мы поспеваем…

Гонец не обманул: ворота Звенигорода – настежь, колокола звенят. Сотня влетает в город и замирает на площади. Та полна народу. Люди вооружены: топоры, копья, ножи, дубины… Перед толпой – коленопреклоненные бояре. Эти без оружия, у каждого на шее – веревочная петля.

– Суди их, княже! – выступает вперед мужик в кожухе. Лицо знакомое. – Они присягали Володьку!

Гадкое дело, но необходимое. Толпа ждет. Бояре смотрят снизу вверх. Лица хмурые, но страха нет. Интересно…

– Кто из них, – указываю рукой, – повинен в казнях, лихоимстве и прочих обидах? Кто утеснял люд?

– Этих нет, – бурчит предводитель восставших, и я наконец узнаю его. Старшина с Гончарной улицы.

– А где ж они?

– По стенам развесили, – поясняет старшина. – В первый же день.

От гонца я знаю: в Звенигороде бесчинствовали пришлые, свои не замешаны. Вот и славно: своих казнить тяжко.

– Снимите с них веревки!

В толпе – шум, но ропота нет. Оно и понятно: если сразу не убили… Бояре – они тоже подневольные. Не присягнули б Володьку, висели бы в петле…

Повеление выполняют незамедлительно. Бояре встают, старший подходит ближе. Лицо его в шрамах, борода седая. Кланяется.

– Возьмешь к себе, княже?

Остальные тоже сгибаются.

– Володько, если поймает, шкуру с вас сдерет! – говорю седому. – Петлей не отделаешься!

– Пусть дерет! – машет рукой седобородый. – Мочи нет терпеть! Дерьмо галицкое! Лучше на стене сохнуть!..

Остальные дружным гомоном подтверждают слова старика. Гляжу на Малыгу, тот кивает. Полтора десятка бояр – солидная добавка к войску. К тому же это не новики, к мечу приучены с детства. Сами бояре – это не все. За каждым – десяток добрых воев в броне и на конях…

– Беру! – говорю решительно. – Назначаю тебя сотником!

Старый боярин кланяется, остальные, похоже, довольны.

– Жмудом меня зовут, – говорит седой, – не сомневайся, княже, отслужим! Живот нам Володько не дарует, биться будем насмерть.

Киваю.

– Вот еще… – мнется Жмуд. – Ты не серчай, княже… У тех, кого повесили, жены с детьми остались. Чернь хотела их потоптать, но мы отбили. Уговорили суда твоего ждать. В порубе они…

Площадь затихает. Удружил, сотник! Как быть? Одно дело – казнить пришлых, к тому же виновных, но детей? Георгий советовал врагов не щадить, но я не могу приказать. Не могу – и все! Пусть даже Звенигород возропщет…

– Какая на них вина? – Я смотрю на старейшину гончаров. За ним толпа, как он скажет, так и будет. – Кроме того, что родичи?

Гончар пожимает плечами.

– Тогда достаньте их из поруба, бросьте в сани и отправьте в Галич! Дайте в дорогу корма и теплую одежу. Не то померзнут…