Обнимаю ее, глажу по русой головке. Она тычется мокрым лицом мне в шею.

– Оляночка, девочка моя хорошая, я тебя очень люблю. Тебя и Оляту. Вы мне оба – самые родные. Только нам этого нельзя. Пойми это и не обижайся! Давай поговорим утром? Спать хочется! Згода?

Утро вечера мудренее: поутру они проснулись и поняли, что погорячились…

– Згода! – соглашается она и ныряет под одеяло. Ерзает, устраиваясь удобнее. Что теперь? Силой тащить из горницы? А если закричит? Людей в хоромах как в муравейнике, мигом набегут. Что им скажу? Вздумал Иван отроковицу насиловать? Мигом по княжеству разнесут, люди отшатнутся. Они сейчас каждый вздох мой ловят. Георгий в своем поучении писал: в первые дни избегай малейшей ошибки! Ибо доброе забудут, а о злом память останется. Нельзя нам, никак нельзя! Пусть спит здесь! Ложе у меня широкое, здесь и трое поместятся.

– Только, чур, лежать тихо и не брыкаться, не то выгоню!

Оляна прыскает. Только что плакала… Подозрительно быстро высохли у нее слезки. Ладно, не съест! Лезу под одеяло. Оляна отодвигается и устраивается в отдалении. Это правильно – умная девочка! Закрываю глаза.

– Ты не думай, – вдруг шепчет Оляна, – я не из-за того, что ты теперь князь. Ты мне давно люб. Я и раньше, в Белгороде, подходила ночью и целовала тебя – тихонько, чтоб не проснулся.

Гмыкаю и отворачиваюсь. Дитя… Спать хочется. Изгнанный сон приступает к изголовью и осторожно касается век. Иди, родимый, я изнемог…

В окошках, забранных толстым стеклом, – белесая муть. Скоро рассвет. Ночью мне что-то снилось. Яркое, живое и отнюдь не благостное. Кто-то жарко обнимает и целует меня, я отвечаю. Упругое, горячее тело в моих объятиях, теплые губы на моем лице, горячий пот, стон… Может, не снилось? Привстаю. Оляна лежит спиною ко мне и ровно дышит. Нет, не может быть! Проверим!

– Оляна!

Трясу ее за плечико. Она вздрагивает и поворачивается. Взгляд сонный, не понимающий.

– Светает, тебе пора. Вдруг увидят?

Она кивает и выбирается из-под одеяла. Рубаха измята, но без пятен. Правда, в горнице сумрак и не разглядеть, но сестренка ведет себя смирно. Нет, все же приснилось!

Оляна сползает на пол, огибает ложе и внезапно наклоняется ко мне. Ее теплые губки находят мои. Это совершенно другой поцелуй, не похожий на вчерашний. Она целует как имеющая на это право – уверенно и умело. Ночью ей преподали урок, и она его усвоила. Господи, так это был не сон!

– Вечером не запирай дверь! – шепчет Оляна. – Ножом трудно открывать. Я, как приду, сама запру.

Босые ножки шлепают по полу. Дурак ты, Иван, хоть и князь! Володька прогнал, а девицу не смог. Что теперь? Георгий об этом не писал…

Ростислав и Святояр остановили коней. Пологий склон возвышенности убегал вниз, заканчиваясь синей гребенкой леса. Вокруг было ни души.

– Не нравится мне! – сердито сказал воевода. – Третий день идем – хоть бы смерд! Веси пустые, скот угнан, зерно в тайном месте закопано; овса коням и за серебро не купить! Зачем шли?

Ростислав не ответил. «Не смог тестю отказать! – подумал Святояр. – А следовало! Крепко просил Святослав. Горыне после Лысой Горы Великий не верит, но нам-то что? Почему белгородцы должны кровь лить, а киевляне по домам сидеть?»

– Пусть бы Володько войско вел! – сказал воевода. – Его земли, ему и отбивать.

– Не даст Святослав ему войско! – рассудил Ростислав. – Дурной нрав у Володька, по-пустому людей губит. В прошлый раз половина в Киев не вернулась.

– Пусть сидит в порубе, раз дурной.

– Великому он родня.

– Зато воям нашим – нет! За кого голову класть? Все знают, куда идем. К князю Ивану!

– Что Иван без смока?

– Не ведаешь ты… – мрачно начал воевода.

– Гляди! – перебил Ростислав и вытянул руку. – Наш дозор.

Вверх по склону скакало трое. Подлетев ближе, передний поклонился князю.

– Войско! Близко!

– Большое? – в один голос спросили воевода с князем.

– Конное, сотни три. Пеших нет.

– Что я говорил! – усмехнулся Ростислав.

– Добре глядел? – спросил воевода дозорного.

– Все обшарили, нету.

– Скачи к нашим! – велел князь. – Пусть надевают брони и готовятся к рати.

– Не нравится мне это! – сказал Святояр, когда дозор ускакал.

– Что?

– С тремя сотнями против тысячи только дурень выступит. А князь Иван не дурак.

– Гордый он больно! – отмахнулся Ростислав.

Вскоре за их спинами задрожала земля – подходило войско. Не оглядываясь, Святояр знал: сотни выстраиваются в боевой порядок, вперед выезжают на окованных железом конях дружинники с лучшей броней, те, которые в куяках, становятся далее. Оглядываться воевода не стал – не пришло время. Смотрел вперед и дождался. Лес впереди словно зашевелился. На луг стали выезжать конные и строиться в ряды. Воевода привстал на стременах, прикидывая численность противника. По всему выходило, что дозорный не врал – сотни три. Если, конечно, в лесу не затаился еще полк.

– Встал внизу! – засмеялся Ростислав. – Худое место! Мы разгонимся по склону и размечем их, как стадо…

– Погоди, князь, – прервал его Святояр. – Скачет кто-то.

От войска противника и вправду кто-то скакал. Сильный конь легко нес всадника, скоро он оказался вблизи.

– Князь Иван! – воскликнул Святояр.

– Некрас!.. – прошептал Ростислав.

– Зачем пришел в наши земли, воевода? – спросил Некрас, обращаясь к Святояру. – Я не звал.

– Великий послал! – сказал Святояр. – Ты обидел Володька!

– Чем же? Его же люди его и прогнали!

– Это земли Володька Галицкого! – надменно сказал Ростислав. – Ты не смеешь называть их своими…

– Не хотел видеть тебя, воевода, здесь! – сказал Некрас, не обратив на Ростислава ровно никакого внимания. – В твоей дружине киевляне или белгородцы?

– Мои, – ответил Святояр.

– Что Белгород потерял в наших землях?

– Не тебе, изгою, спрашивать!.. – вмешался Ростислав.

– Помолчи, князь! – холодно оборвал Некрас. – Знай свое место! Не видишь, с воеводой говорю!

Ростислав побагровел, но умолк.

– Не хочу убивать белгородцев! – как ни в чем не бывало продолжил Некрас. – Ничего худого не делали.

– На одного твоего воя три моих, – сказал Святояр. – И все в броне.

– Киевляне у Лысой Горы тоже были в бронях…

– Тогда был смок. Летось издох – сам видел тушу под берегом. Уязвлен был стрелой и не перенес этого.