Киприян Сотников просил следователя смягчить вину брата, убрать из дела прямые, ничем не подтверждённые, улики и уверял, что Александр принесет пользу России:

– В настоящее время я считаю его не опасным для советской власти. Наоборот, как специалист, знающий условия Туруханского края, он может быть полезным для республики, взявшись за обеспечение Усть-Енисейского порта норильским углем.

Но следователь был неумолим.

– Вы же юрист, Киприян Александрович! А предлагаете мне пойти на нарушение, на изъятие из дела материалов. Вы бы сами согласились пойти на такое?

– Нет! – ответил Киприян Александрович и добавил: – Ну что ж! Тогда что заслужил, то и получит! Против совести я не пойду!

Свидания разрешались один раз в месяц.

Мать пришла, принесла Александру чистое бельё, кусок мыла, буханку хлеба, два куска сала, сахара, баранок и три малосольных сига. Жаловалась на Киприяна, что тот не хочет помочь. Была обозлена, что в низовье сворачивается торговля, купцов высылают в Красноярск, Енисейск, отбирая дома, лавки, лодки, снасти. Теперь обеспечивать товарами северян будет какое-то казенное объединение. Его ещё не учредили, а купцов выпроваживают.

– И дядя Иннокентий, и я собираемся на будущую навигацию в Красноярск. А медь и уголёк наши – плакали. Заберёт государство залежи и копейки не заплатит.

– Не жалей, мама! Лишь бы польза России была. Николай Урванцев – парень хваткий! Докажет, что там, в недрах тундры, лежат несметные богатства. Только всё будет без меня.

– Чем они тебе грозят, сынок? – спросила мать.

– Расстрелом, мама! Я к этому готов! Страх из меня ушёл.

Елизавета Никифоровна сидела и молча смотрела на сына. На лице не было ни жалости, ни сострадания к нему. Потому что она не представляла, что её сын, её Сашка, её гордость, может умереть в этом мрачном застенке.

– Да неужели тебя никто не сможет защитить? Раньше ты был нужен всем в этом клятом Красноярске: и Совдепу, и военному гарнизону, и Томской областной думе, и Енисейскому казачеству. А теперь и слова некому за тебя замолвить. Помнишь, покойный дед Збигнев говорил, что Родина быстро забывает преданных ей сынов.

– Ладно, мама! Не я один такой. Сейчас сотни тысяч кладут головы на плаху, не ведая во имя чего! А некоторые бежали за кордон. Предали Россию, лишь бы себя спасти. Совесть им судия – этим трусам.

– Время! – напомнил надзиратель.

– А с Киприяном помирись! Он бессилен что-либо сделать!

Обнялись. Теперь у матери покатились слёзы.

Через неделю приехала Шарлотта с сыном. Киприян договорился с надзирателями о её свидании. Ожидая встречи с Шарлоттой и сыном, Александр написал письмо Урванцеву, чтобы передать с женой.

Шарлотта заплакала, увидев постаревшего, осунувшегося мужа. Эраст сел на колени и гладил двумя пальчиками шершавую щеку отца. Александр молчал, ком стоял в горле, подкатывали слёзы.

– Не удалось нам, Лотточка, продлить нашу любовь! Как быстро угасло, казалось, ярко вспыхнувшее счастье, счастье упоения жизнью! За короткую жизнь я усвоил её достоинства и пороки, быстро повзрослел благодаря неспокойному времени. Двадцать третьего мая будет принято постановление Красноярской губернской Чрезвычайной комиссии. Я не жду помилования, поскольку делал всё во имя России.

Он замолчал. Спазмы перехватили горло. Слёзы сбегали по щекам и с подбородка капали на голову сына.

Шарлотта всхлипывала:

– А, может, обойдётся, Сашок! Может, тебя помилуют и заменят смертную казнь тюрьмой. Я буду ждать тебя всегда, только ты не уходи из жизни.

– Я, Шарлотта, смерти не страшусь. Не жизни жалко. Жалко незавершённых дел. Я не транжирил отпущенное мне время. У меня не было ни одного бесцельно прожитого дня, кроме этих восьмидесяти, проведённых в тюрьме. Я уйду с надеждой, что моё дело продолжит Урванцев. Низкий поклон папе и маме. Прошу прощения у них, у тебя и у Эраста, если я что-нибудь сделал не так. А это, – протянул он письмо, – отдашь Николаю Урванцеву.

Он не обнимал ни сына, ни Шарлотту. Он просто повис на них и дрожал телом, не в силах произнести ни слова.

***

В поезде она развернула вдвое сложенный листок:

Нелегко прощаться с героями, проживши с ними почти сто лет их сложной и ещё не до конца понятой мною жизни. Но всему приходит конец. Я оставляю часть своей души на страницах этого романа, хотя они не отпустили меня до сих пор, да, вероятно, и не отпустят до конца дней моих. Хочу коротко сообщить читателю о немногих из тех, кто пережил Александра Сотникова.

Киприян Александрович Сотников тяжело перенёс казнь брата. В тридцатые годы его перевели из Красноярска в Москву, где до середины шестидесятых годов прошлого века служил сначала в Наркомате, а затем – в Министерстве юстиции СССР. Умер и похоронен в Москве.

В одной из статей о Сотниковых автор Анатолий Львов, со ссылкой на воспоминания их родственницы Л.Н. Чупровой, предполагает, что Киприян, будучи юристом, не только не помог Александру во время его ареста, но и оговорил его. Я читал протокол допроса Киприяна Александровича в качестве свидетеля по делу брата, где ощущается попытка обелить Александра, сказать, что в 1918 году он уже отошёл от политики и занимался научной работой. Хотя в то время он был членом Сибирской областной думы, возглавлял Военный совет и разрабатывал программу создания Сибирской армии. Как видно, Киприян скрыл от следствия ряд фактов, могущих скомпрометировать Александра в глазах Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией.

Что касается версии об уходе Александра в армию Колчака по настоянию матери, то это тоже не совсем верно. Александр ушёл в армию по «студенческому призыву» в декабре 1915 года, когда будущий Верховный правитель ещё служил на флоте и не помышлял стать военным диктатором России.

Шарлотта Константиновна Сотникова-Фильберт до конца жизни оставалась одна, скромно проживая на улице Бульварной в городе Томске и умерла в 1947 году. Сын Эраст заболел и умер вскоре после расстрела отца.

Умер малолетним и сын Киприяна Александровича Сотникова – Александр.

Дядя, Иннокентий Киприянович Сотников, с младшей дочерью Еленой переехали в Енисейск, где учились его старшая дочь Мария и сын Николай. Дальнейшая судьба неизвестна.