Другие комнаты таили еще больше сюрпризов. Для Тоби от коридора был отгорожен крошечный закуток, находившийся справа от лестницы, а окно в его спаленке – если эту щель вообще можно было назвать окном – выходило на кухонную крышу с трубой и на корявый ствол местного дуба, весьма успешно подкапывавшего своими корнями фундамент дома.

По другую сторону коридора была дверь в комнату Долана. Там, как всегда, было аккуратно прибрано: плед подвернут и разглажен, выходные ботинки стоят рядышком под кроватью, книги в ряд расставлены на полке, на открытом окне трепещут чистые занавески, а за окном видны загон для скота и огород, куда как раз забрался очередной нахальный заяц, пристроившийся к Нориной капусте. Подобное нарушение границ суверенной огородной территории явилось достаточно веским предлогом для того, чтобы избавиться от ноющего Тоби. Нора немедленно приказала ему пойти в огород и прогнать наглеца. Но после ее слов Тоби так взвыл, что она сама себя слышать перестала, и выл все время, пока поднимался по лестнице, а потом влез между ней и Джози и заявил, что никуда отсюда не уйдет.

– Да пожалуйста, – сказала Нора, – оставайся.

Вспоминая потом этот момент, она сама удивлялась: неужели она уже готова была сдаться? И какую, собственно, цель она преследовала, предприняв этот обход дома? Но она понимала: именно отказ Тоби выполнить ее поручение и его демонстративный переход на сторону Джози вновь вернули ее на тропу войны, и сворачивать с нее она была не намерена. Нора двинулась на чердак.

В комнате Роба царил беспорядок, в спертом воздухе висел мускусный запах пота. Отдельные предметы одежды валялись повсюду, словно после мощного взрыва. Многочисленные коробки без крышек, предназначенные для его будущих поделок – в подарок кому-нибудь или на продажу, – тоже были разбросаны как попало. Зато инструменты для резьбы по дереву были аккуратно разложены на маленьком рабочем столике и среди общего беспорядка напоминали некие оккультные предметы. На подоконнике выстроились деревянные фигурки всяких забавных существ; их было около дюжины, и они предназначались на продажу в городе. Нора, раздернув занавески, посмотрела в окно – за окном виднелись склоны холмов, покрытые желтой травой и словно утыканные редкими узловатыми деревьями, и крыша амбара, на которой явно не хватало щепы; сорванная щепа валялась тут же на земле.

У Норы за спиной рыдала Джози. В комнату она так и не вошла, остановившись в дверном проеме, и теперь в ее рыданиях слышался уже не страх, а одна сплошная покорность.

– Ну что ж. Вот, значит, то единственное окно, из которого действительно виден амбар.

Нора села на кровать, минутку помолчала, потом обратилась к Тоби:

– Тоби, а ведь бабушка осталась внизу совсем одна – будь так добр, спустись поскорее к ней.

– Я же ничего не вижу! – со слезами воскликнул Тоби, но Нора осталась непреклонна:

– Пойди к бабушке, дорогой. И, пожалуйста, позаботься о ней. Я через несколько минут тоже спущусь и подогрею тебе припарку.

Но Тоби по-прежнему не желал оставлять Джози, цепляясь за ее юбку. Плечи Джози все еще вздрагивали, но, даже пребывая в отчаянии, она все же интуитивно чувствовала исходившую от Норы опасность и пока не решалась обнять мальчика за плечи.

То, что Нора бросила свой хлыст на пол, подействовало на Тоби весьма ободряюще. Он с громким хлюпаньем втянул сопли, вытер глаза и исчез. Было слышно, как он нехотя спускается по лестнице, цепляясь за перила и на ходу нарочно царапая обои и продавливая на них дырки.

– Ну, что ж, – сказала Нора, когда Тоби наконец оказался за пределами слышимости. – Похоже, это и есть то самое место.

И она еще раз оглядела комнату Роба, по которой словно ураган прошел. Роб, менее всех ее детей похожий на Эммета внешне, имел, однако же, те привычки, пристрастия и предрасположенности, что и его отец, которые порой выстреливали из него, точно вода, под напором прорывающаяся сквозь трещину в плотине. Роб терпеть не мог прямых углов и правильно сложенных предметов: книги у него были кучей свалены в углу, таз для умывания был сунут в одно место, а кувшин – в другое, из-под кровати выглядывал один заблудившийся носок. Из распахнутого сундука, который Роб использовал как шкаф для одежды, вываливались и выползали, точно кишки, самые разнообразные вещи – ремни и подтяжки, брючные штанины и какая-то нелепо высокая шляпа, придававшая ему вид нью-йоркского денди, и даже воскресный сюртук, который, правда, стал ему маловат и года через два предназначался в собственность Тоби.

– По-моему, Роб твое чудовище вряд ли видел? – сказала Нора, почти не сомневаясь в этом.

– Нет, мэм. Он даже не проснулся.

Одно дело, когда твоему сыну передает привет самая последняя шлюха в окрестностях Амарго, но совсем другое – бороться с видением, что неотступно встает у тебя перед глазами, в молчании думала Нора. А перед глазами у нее был Роб, распростертый на спине с закинутой за голову рукой – так он всегда спал в детстве – и лишь отчасти прикрытый сбитыми и смятыми простынями; его тело залито лунным светом, который струится в комнату через окно и серебром отливает на обнаженных грудях Джози, лежащей рядом, и эти ее груди даже в столь мимолетном фатальном видении выглядели точно такими же, как в реальности – маленькими, нахальными, веснушчатыми, как, впрочем, и все ее тело. Господи, спаси и помилуй нас, грешных! Попытка прогнать это видение привела лишь к тому, что оно стало еще более отчетливым. Примерно то же самое происходило с Норой в юности во время каждой мессы, когда она, охваченная ужасом и паникой, начинала корчиться на молельной скамье, но не могла прогнать богохульные слова, что все громче и громче грохотали у нее в ушах: «Отче наш траханый… на траханой земли, аки на небеси… да святится имя Твое траханое, да приидет царствие Твое траханое, да исполнится траханая воля Твоя на земли и на небеси…»

– А с Доланом-то что будет? – с трудом вымолвила Нора.

Долан со своей аккуратной комнаткой и абсурдными взглядами; Долан, точно упырь крадущийся по дому с мышеловками, которые ненавидел всю жизнь, чтобы выпустить в ближайшем лесу мышей, получивших полное помилование. А какие шоу устраивал Долан в последнее время, стремясь унизить Роба в глазах Джози, показать, что он, Долан, гораздо умнее! И все это время, оказывается, в спальне Роба творилось такое… Гнев, вспыхнувший было в душе Норы из-за Долана, вдруг как бы приглушило некое не совсем определенное, но отчетливое чувство. Но какое дать ему определение? Это было, как ни странно, некое горькое оправдание. А ведь она предупреждала Долана, что нельзя быть таким, черт побери, настырным и нетерпеливым. И чересчур восприимчивым.

– Мистер Долан еще ничего не знает, – сказала Джози.

– И кому из вас выпадет приятная обязанность все ему рассказать?

– Мистеру Робу, наверное.

«Мистеру Робу»! Нора не удержалась и захохотала. Джози, стоя у противоположной стены, молчала и елозила ногой по полу. Она не стала ни обхватывать себя горестно руками, ни бессильно прислоняться к стене; у нее не хватило сил хотя бы из вежливости напустить на себя несчастный вид. Нет, она сейчас выглядела так, словно здесь, именно в этой комнате, и есть ее законное место – здесь, среди вещей Роба, словно разбросанных взрывом; казалось, что этот беспорядок, несколько угнетавший даже привычную к нему Нору, Джози настолько хорошо знаком, что она его попросту не замечает. И Нора вдруг почувствовала себя странно чужой здесь, хоть и сидела на постели собственного сына. Она резко встала, кинув на плечо грязный рабочий комбинезон Роба.