Не через полчаса, а через добрых полтора Фома наконец добрел до хозяйского кабинета. Но Балашинский и не подумал обидеться. Совсем не обязательно, что Фома умышленно хотел заставить его ждать. Для Фомы и полтора часа на подъем, и утренний туалет были космической скоростью.

– Ну, заходи, садись! – Ян Владиславович сделал широкий приглашающий жест рукой и улыбнулся как можно шире. – Как у нас обстоят дела с камнями? Надеюсь, Ирена уже передала тебе?

– Передать-то передала. Да вот я жду одну машинку, так сказать, ювелирное приспособление, но Максик только послезавтра привезет. Так что дел никаких пока и нету.

Фома говорил и одновременно усаживался в пышное, зеленой кожи, кресло, ерзал и обстоятельно кряхтел, стараясь устроиться повальяжнее и поудобнее. За полгода в столице он совсем обленился физически и утратил форму, так что, пожалуй, дюжий, тренированный десантник его бы и заборол, даже и в одиночку.

Апостол новой веры все же пристроил с удобством свои телеса и огляделся кругом, ища, куда бы определить ноги, но ничего подходящего не обнаружил. Ни столика, ни пуфика, ни подушечки. И то сказать, нынешний хозяйский кабинет разительно отличался от прежнего, курортного. Не было более ни изящных антикварных диванчиков, ни кофейных столиков, ни тяжелых пыленакопительных штор. А был профессорский, солидный, столичный стиль, выполненный на заказ дорогим дизайнером. Чистое, забранное деревянными жалюзи, окно и красного дерева шкафы с книгами у стен. Фома не удивился, если бы узнал, что хозяин и почитывает некоторые из них. И сам Балашинский уже не валялся, словно в прострации, на подушках, пропитанных кофейными запахами, а чинно восседал за необъятным полированным, о двух тумбах, столом, в совершенно современном, кожаном же офисном кресле, правда, эксклюзивном и баснословной цены.

– Я ведь зачем тебя позвал? – откинулся за столом Балашинский, придав лицу выражение задумчивости и некоторого смущения. – И не из-за стекляшек вовсе... Извиниться хотел. Наврал я тебе, брат.

Ян Владиславович на этих словах умолк и выжидательно посмотрел на Фому. Тот перестал наконец ерзать в кресле, замер и в ответ только часто-часто замигал. Потом, словно прикинув что-то в уме, придал себе важности и, отечески назидательно склоня набок голову, произнес:

– Если ты о своих городских прогулках, то я все знаю. На второй же день догадался, а на третий уж был уверен.

– А кроме тебя, еще кто-нибудь уверен? – обеспокоенно спросил его Балашинский.

– Не волнуйся, мадам сейчас держит в голове только оплошность на совете и собственное реноме. Ты очень напугал ее своим внезапным визитом. Остальным братьям да и сестрам до этого пока дела нет. Но это пока... Пока кто-нибудь не станет заострять и нагнетать. Кто-нибудь вроде мадам... И подпевалы найдутся. Тот же Стас. Он сейчас слегка не при делах.

– Он – охотник. Его дело деликатное, компании не требует. К тому же наше снабжение «коровами» лежит целиком на нем. По-моему, почетная и важная обязанность.

– Так-то оно так, да не совсем. Ну сколько нам требуется «коров»? – Фома на секунду умолк, словно ведя в уме подсчет. – Три, много четыре в месяц. Ну даже пусть будет пять, если питаться вразнобой. А это на пару вечеров работы.

– Но мы привлекаем охотника иногда и для дел боевой группы, – возразил Балашинский.

– Вот именно, что привлекаете. От случая к случаю, а такое отношение наводит на мысли о собственной его, охотника, важности для общины. И выводы он делает соответствующие. А это, как ты сам понимаешь, может иметь печальные последствия. В здоровом теле – здоровый дух.

– И что же надо охотнику для здоровья духа? С телесным здоровьем, как я понимаю, у Стаса все в порядке? – ехидно, но и с некоторым раздражением спросил Балашинский.

– Введи его в военный совет. Пусть присутствует, делает замечания. Где четверо, там и пятеро.

– Здрасьте, пожалуйста. Да даже у Риты больше прав присутствовать на совете, не говоря уж о Саше!

– Ритке и Сашку наплевать. Они делом заняты. Им самокопанием заниматься некогда. А когда такая ограниченная личность, извиняюсь за откровенность, как наш охотник, начинает задумываться, то его слаборазвитые мозги легко поддаются нежелательным влияниям.

– То есть ты предлагаешь кинуть собаке кость?

– Вот именно. И пусть спит спокойно. – Видя, что хозяин с ним согласен и предупреждению внял, Фома перевел стрелки разговора на иную стезю, ради чего, собственно, и был зван. – А что касается твоего нового увлечения, то, как я понимаю, там еще нет ничего определенного?

– Нет. Пока нет, – Ян Владиславович решил все же быть с Фомой откровенным до конца, – но может и быть. Видишь ли, я и сам не знаю. Так бывает иногда.

– Не знаешь, ну и ладно. Но как узнаешь, Ян, умоляю тебя, поставь меня в известность. О большем я и не прошу.

– Обещаю... Да, обещаю, – повторил Балашинский, словно разговаривал в эту минуту сам с собой. Потом уже, обращаясь к Фоме, сказал: – Обещаю тебе, что если в моем отношении к Маше, а ее зовут Маша, – пояснил он мимоходом для Неверующего, – что-нибудь переменится, я сообщу тебе. И более того – я с тобой посоветуюсь, как мне поступать далее.

Рабочее время уже приближалось к обеденному, когда Миша подъехал к зданию Государственной думы. Машину возле думского подъезда поставить не удалось. Пришлось делать круг и парковаться возле украшенного нарядной вывеской бюро «Трансаэро». Не успел Миша выйти из своего «мерседеса», не новенького «глазастого», а более старого, разъездного «трехсотого», по случаю купленного с рук, как тут же обозначился гаишник. Не вступая с ним в объяснения, Миша сунул за отворот милицейской краги пару разменных купюр и молча кивнул в сторону машины. Полосатый палочник благодарно осклабился и без возражений встал на страже поблизости.

Пропуск на имя Яновского Михаила Валериановича, адвоката и представителя культурного фонда, был заказан заранее. Встреча назначена на половину первого. Пока не с самим Чистоплюевым, нет. Только с доверенным помощником. Оно и правильно. Какое дело может быть у киношного спонсора к депутату, занятому исключительно вопросами земельной реформы? Разве что задумали снимать фильму о новом русском фермере. Подозрительно. Но впрочем, Миша на первых порах иного отношения к себе и не ждал.

Хорошо уже было то, что помощник Чистоплюева, неприятный мордоворотистый мужик с отвратительной фамилией Гимор, принял Мишу сразу, не заставив дожидаться в приемной. То ли помощник хотел сплавить непонятного посетителя по-быстрому, то ли разузнать о визитере немедленно из простого любопытства. Миша охотно и без предисловий, как и положено занятому сверх меры человеку, изложил свое дело. Вернее, предложение. Или даже приглашение к выгодному сотрудничеству. Гимор, несмотря на свою каменную рожу и мерзкую фамилию, оказался куда как понятливым типом. Хотя сам он, по-видимому, ничего не решал, но Мишино предложение его, несомненно, заинтересовало. По крайней мере Гимор пообещал уважаемому Михаилу Валериановичу, не откладывая, доложить о приглашении и предложении Чистоплюеву. И коли доклад выйдет успешным, то и встреча адвоката с Чистоплюевым непременно состоится. Конечно, после того как он, Гимор, наведет некоторые справки о фонде, и пусть уж господин адвокат не обессудит, но таков уж порядок.