Наступил уже и вечер. За ним своим порядком пришла и ночь. Надежда Антоновна уже несколько часов никак не могла заснуть, но лежала тихо, как мышка, не ерзая и не переворачиваясь от бессонницы волчком с боку на бок. Телефонный звонок все не шел у нее из головы. Надежда Антоновна могла и была готова поверить во многое. В переставшие ходить на маршруте троллейбусы, в потерянные случайно, а не украденные деньги и вещи, в забывчивых учителей и в заболевших подруг. Но никогда и ни за что ее единственная дочка не стала бы так волноваться, бледнеть и заикаться в телефонную трубку из-за каких-то компьютерных часов. Ведь Машенька держала себя в руках и даже ни разу не заплакала, когда узнала, что Александр Данилович, родной отец, навсегда уезжает в заокеанскую эмиграцию. А ведь любила она отца. Очень любила, и был его отъезд для Машеньки нешуточным ударом. Надежда Антоновна верно это знала. Хотя Маша никогда ей об этом не говорила. Но так радовалась каждой встрече с ним, хотя и пыталась скрывать свои чувства от матери. И ничего, не плакала и не убивалась с горя. Пережила и приняла отцовский отъезд, хотя была еще совсем ребенком. И тогда и всегда, как помнила Надежда Антоновна, дочь ее отличалась удивительным, не по годам, самообладанием. И чтобы прийти в такое смятение из-за звонка куратора и дурацких компьютеров! Для ее Машеньки это было невозможным и невообразимым.

Объяснений у мающейся без сна Надежды Антоновны было два. Одно утешительное, второе кошмарное. Конечно, сама она человек от суровой физико-математической науки далекий и может до конца не понимать важность этих проклятущих компьютерных часов. Может, для Машеньки компьютерные часы сейчас самое главное в жизни и без них наступит настоящая катастрофа в учебе. Может, Машенька делала на этом компьютере что-то очень важное, хотя бы для нее самой, и хотела отличиться, а теперь ее планы рухнули. Может, все может. И этот первый вариант Надежде Антоновне установить и проверить будет легко. И если все дело в злополучных часах, то так и быть, Бог с ними, с деньгами на черный день. Купит она Маше компьютер, самый лучший, какой только позволят средства.

Но если причина Машенькиного беспокойства никак с компьютерами не связана, то вывод оставался только один и холодящий сердце. Звонил не куратор, а кто-то совсем другой. Кто и зачем? Этот-то вопрос и не давал спокойно заснуть Надежде Антоновне. Кто-то из преподавателей давал нагоняй дочери за плохую успеваемость? Но университет ведь не школа. Тут родителей не вызывают и о студентах особенно не беспокоятся. Хочешь – учись, не хочешь – иди на все четыре стороны. Никто не держит и не уговаривает. Тем более что, убирая на Машином письменном столе, Надежда Антоновна нет-нет да и сунет нос в толстенные тетради и набросанные без порядка, исписанные листы бумаги. Может, мать и не поймет ни слова из написанного, но поставленную красным жирным фломастером пятерку или стремительно выведенное «Отлично!» распознать сможет. И в журнале лабораторных занятий, и на отдельных листках с контрольными работами выведены почти одни красные цифры «пять». Значит, нет никаких проблем и неудач в учебе.

Думала Надежда Антоновна и о сердечном увлечении. И новая обстановка, и умные ребята-ровесники, и опять же возраст у дочери для первой серьезной любви самый подходящий. Однако было и существенное «но». Она хоть и строгая мать, но все же не зверь, и Маша это знает. И если приглянулась какому-то мальчику, а он ей, то давно бы все рассказала и познакомила и с маминого разрешения привела бы в дом. И ничего удивительного и сверхъестественного тут нет. И Маша не постеснялась бы познакомить приличного, понравившегося ей паренька с мамой. Нет в ней ложного и глупого стыда, она разумная и серьезная девочка. Значит, мальчик не приличный. Или не мальчик вообще. Дальше и додумывать не хотелось. Но и сидеть сложа руки тоже нельзя. Придется Надежде Антоновне потихоньку выяснять все самой, пока с дочерью не стряслось уже настоящей, не надуманной беды. Впервые в их совместной жизни она не решилась спросить Машеньку напрямую, побоялась спугнуть, заставить уйти в подполье. Рассчитывать Надежда Антоновна могла только на себя и свое чутье. Что нисколько ее не успокоило.

А Маша уже успела и отойти впечатлениями от звонка, и сны видела ангельские и блаженные, какие бывают только на пороге некоего неосознанного перехода из несведущего детства в искательную юность. Даже в сумраке ночной дремы, лишенной образных сновидений, была она вся – полет в завтра, в долгожданную встречу. От ночи требовалось лишь одно – пролететь незаметно и невидимо во времени.

Встреча с Яном после недолгой разлуки неожиданно вновь привела Машу в смущение. Словно недельное расставание оборвало некие связи, тонкие ниточки узнавания, успевшие протянуться между ними. Впрочем, это касалось одной Маши. Ян и раньше не испытывал в ее обществе никакого смущения и вряд ли вообще был способен на подобное чувство. А Маше приходилось теперь заново обвыкаться со своим кавалером и новым положением девушки, за которой, пусть и ненавязчиво, ухаживает взрослый мужчина.

Балашинский, хоть и не смущался, и не впадал в сантименты, на свидание ехал с радостью. Хотя благодаря миру, подписанному с Фомой, уже не испытывал и захватывающего чувства, которое возникает от сознания, что ты тишком воруешь запретные яблоки в чужом саду. Выходило, что встречи с Машей были Яну нужны. И не из-за мальчишеского задора, и не из баловства. Но и понимал, что в то же время продолжает он дразнить гусей, пусть и других. И более опасных, чем одомашненный Фома.

Гулять с Машенькой Ян Владиславович, как у них повелось, отправился пешком. Никогда не ощущавший усталости, он находил особое удовольствие при таком способе передвижения, когда не мчишься сломя голову в железной колымаге, не успевая толком оглядеться по сторонам, или, того лучше, без толку не стоишь в нудной автомобильной пробке. Машенька, было видно, рада была и просто идти рядом с ним, не заикаясь ни о чудном его «мерседесе», ни об иных престижных средствах для городского путешествия. Однако, считаясь с невеликими ее силенками, часто ловил он машину – проехать до места их прогулки. Больше всего притягивал их обоих Старый Арбат. Балашинского, скорее, оттого что, мощенная камнем, эта улица пробуждала в нем ностальгические воспоминания о похожих улочках ушедшей в прошлое Буды, где шествовал он гордо, на пике своей дворцовой карьеры, богатый и знатный господин, и верный Михай, оруженосец и друг, был еще жив. И не важно, что те полузабытые улочки были куда шумнее и грязнее и ходили по ним совсем иные люди. Главное, что неизвестно как, но присутствовал незримый на нынешнем Арбате все тот же знакомый ему с детства средневековый дух. Машенька же, с присущим юности символизмом, считала эту старейшую московскую улицу местом романтическим и судьбоносным, а оттого приятно загадочным.

Главным же событием дня стало то, что Ян, против сложившегося между ними обыкновения, не просто шел с ней рядом. А предложил Машеньке опереться на его руку. Маша от его предложения смутилась еще больше, но и обрадовалась, и предложенную руку, конечно, приняла. А когда, уже сидя за столиком в уютном арбатском ресторанчике с пиццей, Ян, рассказывая о своих первых впечатлениях после переезда в Москву, откуда, впрочем, он не сказал, осторожно взял ее ладонь в свою, Машенька почувствовала не испытанный никогда ранее прилив счастья, хотя и натурально залилась краской. Надо ли уточнять, что послеобеденные занятия она и в этот ослепительный день прогуляла...