В первый раз, когда я встретился с Никласом Франком, мы устроились на террасе отеля «Якоб» в пригороде Гамбурга, с видом на Эльбу. Была ранняя весна, и после целого дня слушаний в суде – в Гамбурге находится Международный трибунал по морскому праву – мы сидели с бутылкой рислинга и большой тарелкой немецких сыров под благоухающей сенью дерева.

Никласу было тогда семьдесят три года, но в его бородатом эмоциональном лице проступал тот ребенок с ранних фотографий. Он производил впечатление человека ученого, доброго, вежливого, но со стальным стержнем, с сильным характером и твердыми взглядами. Ему было три года весной 1942-го, когда Малапарте посетил Вавельский замок, так что итальянского журналиста он не запомнил, но его статью о своем отце читал. Это я выяснил из книги, написанной Никласом в 1980-х годах и послужившей причиной нашей встречи. В 1987 году он опубликовал беспощадную книгу «Отец» (Der Vater), нарушив негласный закон, требовавший, чтобы отпрыски нацистских главарей чтили своих родителей и не выносили сор из избы. Сокращенный перевод на английский был опубликован под названием «В тени Рейха» (правда, Никлас позже сказал мне, что переводом недоволен, огорчен тем, какие именно главы было решено сократить). Книгу я нашел в Сети – десять пенсов плюс пересылка – и прочел за выходные. Потом я обратился к переводчику Артуру Венсингеру, вышедшему на пенсию профессору немецкого языка и литературы университета Уэсли, и тот свел меня с Никласом. (Дополнительное совпадение: переводчик Никласа Франка в пору войны учился в Академии Филлипса в Эндовере вместе с Эли Лаутерпахтом.)

Несколько недель спустя мы с Никласом встретились в Гамбурге. Я сразу полюбил этого славного человека с хорошим чувством юмора и острым языком. Он рассказал мне о детстве в Кракове и Варшаве, о жизни в Вавельском замке, о том, каково иметь такого отца, как Ганс Франк. В начале 1990-х годов Никлас с журналистским заданием поехал в Варшаву, чтобы взять интервью у Леха Валенсы, недавно избранного президентом Польши. Валенса принял его в Бельведере, в той самой комнате, где Малапарте слушал, как Франк играл на пианино.

– Помню, как я бежал вокруг стола, папа сидел по другую сторону, и я хотел, чтобы он меня обнял. Я плакал, потому что он называл меня fremdi – «чужак», словно я ему не родной. «Ты не из нашей семьи», – сказал мне отец, и я зарыдал.

Должно быть, на моем лице выразилось недоумение, и Никлас пояснил:

– Лишь позже я узнал, что мой отец считал меня не своим сыном, а сыном своего ближайшего друга Карла Ляша, губернатора Галиции, который недолгое время был любовником моей матери.

Никлас Франк с родителями. Вавель. 1941

Об этом Никлас узнал из писем и дневников матери.

– Она была настоящей писательницей, – сказал он. – Фиксировала все разговоры, в том числе разговор с моим отцом после того, как Ляша застрелили.

(Обвиненный в коррупции Ляш был смещен с должности губернатора Галиции весной 1942 года, когда его преемником стал Отто Вехтер, и то ли был тайно казнен, то ли совершил самоубийство.)

Из писем Бригитты Франк стало ясно, что отцом Никласа был все-таки Франк. Годы спустя этот факт подтвердился, когда Никлас навестил Хелен Винтер (урожденную Крафчик), бывшую в вавельскую пору личным секретарем Франка.

– Когда я подходил к ее дому, то заметил, как колыхнулась занавеска. Позже я спросил: «Фрау Винтер, похож ли я на Ляша?» Она побледнела.

Да, она высматривала Никласа, гадая, на кого он окажется похож, и с облегчением увидела, что он похож на Франка.

– Она любила моего отца, она была в него влюблена. – Никлас на мгновение замолк и добавил с непреклонной решимостью, которая мне все больше нравилась: – У них был секс. Она была очень милой женщиной.

Чувства Никласа к отцу и другим членам семьи не смягчились с годами. Сестра Франка Лили торговала семейными связями.

– Она являлась в концлагерь Плашов под Краковом, – вспоминал Никлас. – После того как краковское гетто было уничтожено, тысячи евреев отправили в Аушвиц, а остальных – в Плашов. Наша тетя Лили приходила в Плашов и говорила: «Я сестра генерал-губернатора. Если у вас есть ценные вещи, которые вы сможете мне отдать, я спасу вашу жизнь».

Откуда ему это известно?

Из писем матери.

По мнению Никласа, Бригитта Франк до 1933 года относилась к евреям неплохо. Даже после прихода нацистов к власти она продолжала иметь с евреями дело, покупая и продавая шубы и украшения, сопутствовавшие ее новому статусу. Это раздражало отца: «Нельзя же так, – говорил он. – Я министр юстиции, я скоро выгоню всех евреев, что ты с ними возишься».

А каковы были отношения самого Никласа с отцом? Ему запомнился лишь один момент близости – в том Вавельском замке, в ванной комнате отца, возле глубокой ванны.

– Я стоял рядом с ним, когда он брился, и он вдруг намазал пеной мой нос. – Эти слова Никлас произнес ностальгически. – Единственный личный, интимный момент, какой мне запомнился.

Позже я вместе с Никласом посетил Вавельский замок, мы осмотрели личные помещения Франка, семейные комнаты, ванную. Остановились перед зеркалом, и Никлас продемонстрировал мне, как отец, нагнувшись к нему, маленькому, посадил каплю пены ему на нос.

– Почти ничего не изменилось, – заметил Никлас, осматривая примыкавшую к родительской спальне ванную. Над дверью красовалась вырезанная в камне латинская надпись XVI века: Tendit in ardua virtus («Устоит в превратностях доблесть»).

Малапарте снова ужинал с Франком, на этот раз в Варшаве, во дворце Брюля, где Малапарте побывал в 1919 году – тогда прелюдии Шопена исполнял свежеиспеченный польский премьер Игнаций Падеревский. Теперь Малапарте сидел на диване в одном из личных покоев замка и вспоминал призрачное, залитое слезами лицо Падеревского. Как разительно отличался этот концерт, который ему довелось слушать почти четверть века спустя! Франк склонялся над пианино, бледное лицо увлажнено потом. Малапарте отметил разливавшееся по «горделивым чертам» генерал-губернатора выражение страдания, вслушался в затрудненное дыхание Франка, видел, как тот закусывает губы. Глаза Франка были закрыты, веки слегка трепетали от наплыва чувств. «Больной человек», – подумал вдруг Малапарте. Чистые, мятежные ноты шопеновской прелюдии текли из-под пальцев немца, и Малапарте, как он потом уверял, почувствовал стыд и внутреннее сопротивление.

Это описание не попало в статьи Малапарте, опубликованные «Коррьера делла сера» в 1942 году. Я цитирую его по роману «Капут» («Kaputt»), который вышел в 1946 году, когда фортуна изменила генерал-губернатору. Малапарте следил за фрау Франк, сидевшей неподалеку от мужа с вязанием на коленях.