К концу нашей работы над проектом программы (это было летом 1991 года) стал вырисовываться документ, нацеливающий на цивилизованные политические действия в условиях политического плюрализма. В проекте было записано, что мы живем в эпоху затухания конфронтационного, биполярного мира, готовы к диалогу с другими политическими силами. Эти тезисы принципиально отличались от формулировок третьей программы КПСС 1986 года. Думаю, если бы готовившийся нами документ был впоследствии принят хотя бы за основу, то есть с последующей доработкой, он, безусловно, мог бы дать компартии как мощнейшей политической организации Советского Союза новый старт.

Время от времени на заседаниях комиссии, но чаще всего в перерывах возникали «закрытые» дискуссии по поводу названия партии. Некоторые считали, что изменение названия «коммунистическая» на «социал-демократическая» будет иметь важное значение. Прежде всего, ослабит позиции консерваторов, укрепит партию на пути самодемократизации, сделает ее привлекательнее как для граждан СССР, так и для внешнего мира. Эксперты, дорабатывавшие текст будущей программы в промежутках между заседаниями комиссии, сознательно пытались употреблять в проекте термин «социал-демократическая». Георгий Шахназаров однажды положил мне на стол объемный документ с характерным названием: «Программа Социал-демократической партии СССР». Вероятно, эксперты проверяли реакцию членов комиссии. Однако я так же, как и большинство моих коллег, склонялся к тому, что дело не в названии, а в программных принципах. Вопрос, как именоваться партии, должны были решить делегаты съезда. Было бы неправильно подталкивать их к тому или иному решению. Тем не менее проект программы начинался со слов «Социализм, Демократия, Прогресс». Это было его названием, которое утвердили в итоге и программная комиссия, и июльский Пленум ЦК КПСС.

Уже на начальном этапе работы над проектом программы обнаружил, что за членами рабочих групп ведется самая настоящая охота. Причем со стороны оппозиции, которой о многих нюансах нашей внутрипартийной жизни знать не полагалось.

Едва включившись в работу по подготовке проекта, я понял, что из рабочих групп постоянно и направленно утекает информация. И что стало для меня полной неожиданностью, ощутил небывалый всплеск интереса к собственной персоне. Встречи со мной стали добиваться работники дипломатических представительств, послы зарубежных государств, представители крупных политических партий. Всех интересовали формулировки проекта программы КПСС. При этом многие проявляли незаурядную осведомленность.

Вечером 14 июля 1991 года – день, когда отмечалось взятие Бастилии, – я прибыл во французское посольство в Москве. В огромном здании на улице Георгия Димитрова (ныне Большая Якиманка) шумел праздничный прием. Пройдя в зал, увидел среди собравшихся министра обороны СССР маршала Язова, членов правительства, других государственных деятелей. Однако поверенный в делах Французской Республики господин Пессик, казалось, не замечал их. Все его внимание было приковано ко мне. Пользуясь правом хозяина, он не мешкая вступил в беседу. К моему удивлению, его так же, как и других, больше всего интересовали партийные дела.

– Господин Дзасохов, – спросил господин Пессик с улыбкой, – какой проект из двух программ партии утвердят на съезде? Бьюсь об заклад, что ваш!

Я поблагодарил за интерес к нашим делам. Сказал, что проект программы перед вынесением на съезд будет как следует «обкатываться» на демократической основе на пленуме ЦК, который пройдет, вероятно, в конце июля.

Между тем из слов французского поверенного стало ясно, что на Западе о нашей внутрипартийной жизни знают гораздо больше, чем можно предположить. И разумеется, там хорошо осведомлены о напряженном противостоянии внутри КПСС.

Между прочим, позже тот же самый господин Пессик оказался на борту спецрейса вместе с Руцким, Бакатиным и другими, срочно вылетевшими в Форос, чтобы «вызволить» М. Горбачева.

Внимание зарубежных политиков к процессам, происходящим в советской компартии, было неслучайным. Выработка новой программы КПСС могла дать толчок к изменению всей социально-политической обстановки в СССР. И очень многие хотели быть готовы к этому заранее.

Приблизительно с начала 1991 года, когда работа над проектом новой программы вступила в заключительную фазу, ряд влиятельных политических партий из разных стран, раньше не контактировавших с нами, захотел восполнить этот пробел и установить прямые связи с КПСС. В выстроившейся очереди из желающих поддерживать регулярные контакты стояли такие влиятельные политические величины, как Республиканская партия США, правящие партии западноевропейских стран. Диалог с нами усилили и другие европейские партии, прежде всего коммунистические и социал-демократические. Правые, центристы, голлисты, консерваторы и прочие старались не отстать от левых.

Все понимали, что происходит политическая переструктуризация советского общества. Большинство политической элиты мира было психологически готово к тому, что в СССР вот-вот появится реорганизованная правящая партия с современными взглядами на прогресс и формы общественного развития. Даже правящая более тридцати лет в Японии Либерально-демократическая партия, несмотря на отсутствие мирного договора с СССР, установила в это время прямые контакты с КПСС, начала с нами теоретические дискуссии. При этом лидеры либералов не опасались, что из-за общения с коммунистами они как-то неприлично «покраснеют», столкнутся с международным или внутренним бойкотом.

Мы старались никому не отказывать в межпартийном общении, демонстрировали желание сотрудничать. Это не вызывало негативной реакции у большинства европейских коммунистических и рабочих партий. Они считали данный процесс нормальным.

Таким образом, на пике глобальной демилитаризации и поисков путей конструктивного диалога между странами, принадлежавшими ранее к разным политико-экономическим «лагерям» и системам, обозначилось и стремление к сотрудничеству между политическими партиями этих стран, причем независимо от исповедуемых ими принципов. А когда принципы более или менее совпадали, то взаимопонимание только выигрывало. Это проявлялось, в частности, в наших отношениях с Социалистическим интернационалом – при решении вопросов войны и мира, прав человека. Летом 1991 года в Москве находился генеральный секретарь европейских социал-демократических партий, лидер социалистической партии Бельгии господин Спитальс. Я принял его в своем кремлевском кабинете. Мы провели обстоятельную дискуссию о политической теории социализма. Господин Спитальс проявил особый интерес к проекту новой программы партии. Разговор был настолько увлекательным, что затянулся намного дольше запланированного.

До июльского Пленума КПСС, на котором должен был рассматриваться проект новой программы, оставалось чуть более десяти дней. Позади – почти полгода напряженных дискуссий, оттачивания формулировок, напряженных размышлений о роли политической партии в современном обществе.

К чему же мы пришли?