принадлежал именно к этой категории. Второй путь состоит в том, чтобы стать рьяным бунтовщиком и выбрасывать вовне ярость, скопившуюся внутри. На семейном поприще такие индивиды становятся злостными угнетателями своих безвинных детей и супругов.

Имеются и такие личности, которые в зависимости от обстоятельств и складывающейся ситуации будут выбирать то одну, то другую из приведенных выше моделей поведения. Невротические модели поддерживаются иллюзией возможности отыскать того, кто, наконец, даст данному лицу долгожданную любовь, которую оно столь безысходно и безрезультатно ищет. Но никто не в состоянии по-настоящему любить подобных индивидов, поскольку они переполнены чувством вины и не любят даже самих себя; попытка полюбить их напоминает старания налить воду в решето. Трудно любить кого-то, кто не получает радости от собственного бытия и тем самым не может отреагировать на любовь радостью. Провал попыток установить с кем-то прочные взаимоотношения порождает тенденцию делать пассивных людей еще более пассивными, а разгневанных – еще более агрессивными. Отрицая предательство, жертвой которого он стал в свое время, человек, даже если подобное отрицание носит бессознательный характер, на самом деле предает самого себя и готовит почву под повторение во взрослом варианте грустного опыта детства.

В некоторых отношениях случай Гарри напоминает ситуацию с Рейчел. Как и Гарри, она тоже терпела физические унижения и оскорбления от родителя одного с ней пола, но если, повзрослев, Рейчел ненавидела себя за неспособность стать финансово независимой, то Гарри весьма преуспевал в своей профессиональной деятельности и испытывал достаточно сильную гордость за то положение, которого он сумел добиться. Его жизненная установка была весьма позитивной – в смысле существовавшего у него убеждения, что при наличии доброй воли и целеустремленности человек может достигнуть всего, чего он только пожелает. Вследствие этого Гарри не питал никаких враждебных или недружественных чувств к своим родителям за тот урон, который они ему причинили. Он был также целиком убежден, что благодаря все той же доброй воле и усилиям он сможет преодолеть последствия этого урона. Но при наличии такой установки он не имел никакой возможности достичь той интенсивности гнева, которая только и могла бы избавить его тело от изнуряющих и ослабляющих его напряжений. Все терапевтические усилия были бы в его случае обречены на неизбежную неудачу до тех пор, пока он не смог бы почувствовать, до какой же степени он был ограблен в детстве.

Что может послужить для одного из родителей мотивацией, когда он или она многократно бьет своего ребенка до тех пор, пока дух малыша не окажется сломленным? А ведь именно таков был смысл той глубокой полосы напряжения вокруг всего тела на уровне нижней части спины, которая рассекала тело Гарри надвое, отделяя нижнюю половину с присущей ей сексуальностью от верхней половины с ее функциями эго. Однако Гарри не был ни шизофренической, ни двойственной, расщепленной личностью. Он поддерживал свое душевной здоровье и определенную степень цельности тем, что напрочь отверг и забросил сексуальную часть своей натуры. Он был в состоянии функционировать сексуально, но лишь на чисто механическом уровне и безо всякой истинной страсти. Собственно говоря, страсть не присутствовала ни в каком аспекте его жизни, включая работу. Ненавидел ли Гарри его отец? Ненавидел ли сам Гарри своего отца? Я бы ответил на оба эти ключевых вопроса одним и тем же словом «да». А что можно сказать по поводу его чувств к матери, ввергшей его в положение, при котором он должен был соперничать за ее любовь с собственным отцом? Или в связи с тем, что она никак не защищала его от отцовского гнева? Отношение Гарри к матери было сложным. Соблазняя и обольщая сына, она позволила ему чувствовать себя особым, высшим существом, но расплатой за это стала его ущербная сексуальность; кроме того, это был ее способ привязать сына к себе. Имевшееся у Гарри ощущение вины в связи с сексуальными чувствами, которые он питал к матери, было столь же велико, как и его подавленные гнев и ненависть. Из-за этого чувства вины он не мог видеть в своем отце ту холодную, садистскую личность, каковою тот являлся на самом деле. И по причине той же вины он, став взрослым, был не в состоянии капитулировать перед любовью.

Как-то я консультировал Луизу – женщину-психотерапевта, которую уже несколько лет мучило чувство вины из-за самоубийства одного из мужчин, бывших в числе ее клиентов. Она отлично осознавала, что не несет никакой ответственности за эту гибель, но при этом ее не покидало одно ощущение: она могла бы уделять в свое время больше внимания своему ушедшему из жизни пациенту и его выражениям дискомфорта и дистресса, которые ей следовало бы интерпретировать как свидетельство суицидальных мыслей. Словом, ей все время казалось, что она могла бы сделать больше для того, чтобы облегчить его чувство дискомфорта и тем самым предотвратить последовавшее самоубийство. Даже несмотря на то, что она признавала себя вполне компетентным терапевтом и считала свои действия ответственными и квалифицированными, ей все-таки не удавалось избавиться от мучительного чувства вины.

Ее погибший пациент в свое время характеризовал себя как человека кроткого и не склонного к агрессивности. В ходе предшествующих попыток его лечения Луиза смогла добиться определенного улучшения способности этого человека к самоутверждению. Я уже неоднократно подчеркивал и в этой, и в других своих работах, что чувство вины напрямую связано с подавлением гнева. Подобное подавление подрывает в теле добрые чувства и приятные ощущения. Вместо них человек испытывает смутное беспокойство, порождающее плохое самочувствие и ощущение того, что все идет не так, как надо. Наличие у человека чувства, что дела идут плохо или неверно, – это основа для возникновения у него ощущения вины. Невозможно чувствовать себя в чем-то виноватым, если человек «внутри», в глубинах своего Я чувствует себя хорошо. Ведь на чувство того, что дела идут скверно, налагается суждение по поводу самого себя: надо делать больше, стараться сильнее и чаще откликаться на нужды других. Луиза росла и воспитывалась как раз на подобных заповедях.

По мере того как мы вместе углублялись в историю ее жизни, она рассказала мне нечто шокирующее и прямо-таки невероятное по поводу собственных физических унижений. Когда она была ребенком, отец регулярно бил ее то ли ремнем, то ли, что называется, «вручную», причем нередко – по голой попке. Он был человеком жестоким, и она боялась его до чертиков. Подвергаясь терапии ранее, она выражала по отношению к отцу определенные гневные чувства, но никогда не достигала при этом той интенсивности, которая была бы естественной применительно к