лежат в детских впечатлениях, которые «впечатываются» (выражаясь по-научному, подвергаются импринтингу) в личность ребенка. Многие женщины непосредственно в ходе полового акта для облегчения достижения кульминационного пункта используют различные мазохистские фантазии, скажем, воображают, что их связывают каким-нибудь жгутом или привязывают к кровати. Я готов зайти в своих предположениях по поводу роли сексуальных злоупотреблений в детстве настолько далеко, что выскажу следующее утверждение: всякий эпизод, в котором взрослый бьет ребенка, имеет определенные сексуальные последствия.

Однако на сегодняшний день мы осознаем, что многие случаи сексуального злоупотребления включают в себя непосредственный сексуальный контакт между взрослым человеком или подростком, с одной стороны, и ребенком – с другой. Мы говорим также о подобных случаях как о какой-то форме кровосмесительства, или, иначе говоря, инцеста. Там, где такой прямой половой контакт действительно имеет место, он производит весьма деструктивный эффект на личность ребенка, причем степень серьезности указанного разрушительного воздействия обратно пропорциональна возрасту ребенка – другими словами, чем младше ребенок, тем более тяжек причиненный ему урон. Я был буквально шокирован, узнав о таких случаях, где пострадавший ребенок был самым натуральным младенцем. Если сексуальное злоупотребление имело место в весьма юном возрасте, ребенок загоняет все воспоминания о случившихся с ним событиях куда-то очень глубоко, подавляя в себе все чувства, которые с ними связаны. Обязательным последствием подобного подавления становится долговременное омертвление некоторой части тела. Когда соответствующие чувства снова оживают, память пробуждается. Это хорошо иллюстрируется следующим случаем из моей практики.

Мадлен должно было вот-вот исполниться пятьдесят лет, когда она впервые осознала, что, будучи совсем маленьким ребенком, подверглась сексуальному злоупотреблению. Она чувствовала, что лишена в своей жизни чего-то существенного, поскольку в обоих ее браках мужья физически унижали ее и злоупотребляли ею как женщиной. Однако, приступая к терапии, она никак не связывала унижения, которым она подвергалась со стороны своих супругов, с возможностью сексуального злоупотребления, объектом которого она стала в самом начале жизни. Оба ее родителя были алкоголиками, и семья как таковая не функционировала, но поскольку вся родня вела себя очень скрытно и держала Мадлен в стороне от других детей, она считала, что то искаженное и беспорядочное существование, которое было присуще ее самым ближайшим родственникам, и есть нормальный образ семейной жизни.

Мадлен смолоду привыкла выживать, и она в конечном итоге вполне преуспела в этом деле. У нее был собственный процветающий бизнес, и она воспитала четверых детей, успешно выпустив их во взрослую жизнь. У нее также хватило мужества оставить двух мужчин, которые плохо к ней относились, но она не ощущала по отношению к ним подлинного гнева. Она знала только одно: ей нужно отказаться от этих взаимоотношений. В один прекрасный день ближайшая подруга Мадлен подтолкнула ее к тому, чтобы посетить встречу группы лиц, пострадавших от инцеста, к которой эта приятельница сама принадлежала. Когда Мадлен услыхала, как другие женщины рассказывают о том, что родители в детстве сексуально злоупотребляли ими, ее вдруг осенило, что и ей самой наверняка довелось испытать нечто подобное. Эта мысль повергала ее в неизменный ужас, но никак не желала уходить. Она начала ощущать в своем теле страх, который позднее смогла сопоставить с актом сексуального злоупотребления в весьма раннем детстве.

Мадлен пришла ко мне после того, что ей довелось пережить с одним мужчиной-терапевтом, который незадолго до конца сеанса внезапно заключил ее в объятия, крепко прижимая свой таз к ее лону. Она была одновременно и разгневана, и напугана случившимся. Сообщив мне об указанном происшествии, она перешла к рассказу о том, что на встрече лиц, пострадавших от инцеста, она обрела понимание того, как ее отец использовал ее сексуально в то время, когда ей был всего один годик. Эта информация поразила меня своим полным неправдоподобием, но поскольку у меня не было оснований ставить ее чувства под сомнение, то я согласился с ее сообщением как с чем-то вполне возможным. В течение следующих двух лет терапии я пришел к убеждению, что указанный случай не просто мог, но действительно имел место. По мере того как работа с ее телом продвигалась и Мадлен стала понемногу ощущать основание своего таза, тазовое дно и прямую кишку, она стала впадать в панику. Владевший ею страх оказался настолько велик, что она отсекала в себе все чувства и как бы отделялась от своего тела. Указанный страх подкреплял ее убежденность в том, что в весьма юном возрасте в нее проникли через задний проход.

Явление отделения от собственного тела представляет собой диссоциативный (то есть относящийся к нарушению связей) психический процесс, типичный для различных шизоидных состояний, при котором сознательный разум перестает отождествлять себя с телесными событиями. При этом Я сознательного разума действует как наблюдатель того, что происходит в теле. Субъективное ощущение бытия обретающейся в теле личности, которая переживает некоторое событие или действие, у такого человека отсутствует. Связь между созерцающим Я и действующим Я разорвана. Причина такого разрыва заключается в том, что переживаемое, испытываемое носит слишком пугающий характер, чтобы оно могло быть интегрировано в состав эго, которое тем самым защищает себя, «отщепляясь» от данного переживания. В самых крайних, экстремальных случаях, когда страх доходит до настоящего ужаса, происходит еще более тотальный разрыв с телом, результатом которого становится состояние деперсонализации, характеризуемое как нервный срыв, могущий привести к шизофрении. Мадлен никогда не становилась шизофреничкой. Однако связь между телом и разумом всегда была в ней хрупкой и уязвимой, и она всегда угрожала разорваться, если страх женщины приближался по своей интенсивности к ужасу. Это образовывало собой шизоидное состояние. В продвинутом случае она оказывалась отделенной от своего тела до такой степени, что вообще переставала чувствовать факт его наличия. К счастью, столь серьезное состояние диссоциирования от тела длилось у нее недолго. Ей удалось постепенно восстановить связь между сознательным разумом и телом до такой степени, что этого оказывалось достаточно для воссоздания ощущения реальности своего физического Я. Но указанная связь все-таки продолжала оставаться поверхностной, а не глубинной, и это не позволяло Мадлен почувствовать, в какой мере она ранена и насколько она не в порядке. Под поверхностью эта взрослая женщина была до ужаса напуганным ребенком.

В повседневной жизни в Мадлен невозможно было разглядеть настолько запуганное создание. Она была разумной, интеллигентной особой и была вполне в состоянии достаточно хорошо совладать с обычными будничными событиями, происходившими в ее жизни. Ужас возникал в ней лишь тогда, когда какое-то сильное чувство проявляло тенденцию выплеснуться на поверхность и вырваться у нее из-под контроля. Поскольку для того, чтобы защитить себя от подспудно