«Что я наделал? – думает Жан-Батист. – Что я наделал?» И все-таки ему хочется смеяться, ему чудится, что он поджег не только эту ненавистную церковь, но и все, что угнетало его в жизни, – явно или не слишком. Лафосс, министр, насмехающийся граф С. Родной отец. Собственная слабость и неуверенность…

Они стоят и смотрят. Дерево, хорошо просушенное на летнем солнце в течение нескольких недель, потрескивая, начинает разгораться. Иногда кажется, что горит сам воздух. Потом раздается небольшой взрыв – одной из бутылей? – и шахтеры начинают уходить, выбираются из здания быстро и тихо. Пока нет никакой паники. Но скоро начнется.

Арман хватает за руку Жан-Батиста, вырвав его из оцепенения.

– Кольбер, – говорит он.

– Кольбер? Но мы даже не знаем, здесь ли он!

– Есть еще помещения за алтарем.

Они обходят горящие скамьи, перепрыгивают язычки пламени, дрожащие на струйках этанола, минуют хоры и алтарь. Направо видны две двери. За первой – тьма, они быстро обследуют маленькую комнатку. Вторая заперта. Они стучат, зовут настоятеля по имени, пытаются выбить дверь плечом, потом ногами.

– Возьми это! – кричит Арман, скидывая деревянную статую, одну из тех, что за ненадобностью никому не пришло в голову украсть, – неумело вырезанную фигуру Жанны д’Арк, святую в деревянных доспехах, которая держит перед собой крест, словно букет. Со второй попытки дверь поддается. При третьей распахивается.

– Он наверняка здесь, – говорит Арман, с отвращением отшатываясь. – Воняет, как в лисьей норе.

Им помогает зарево пожара – его свет и собственные руки, которыми они шарят вокруг. В конце комнаты еще одна дверь, тоже запертая. Она ведет на улицу. Настоятеля находит Жан-Батист, распознает его в неясном белом пятне – кто-то свернулся на кровати у стены. Кожа липкая – потная от лихорадки или от голода, – но человек еще жив. Вдвоем они берут его и несут, точно мешок с овсом. Уже выйдя из комнаты, обнаруживают, что Кольбер совершенно голый. У настоятеля начинают подрагивать веки, потом глаза широко открываются. Выражение лица такое, словно его разбудили дьяволы и тащат несчастного в печь.

Еще один взрыв. Скамьи и балки погребального костра корежатся в пламени. Сам Слаббарт не виден за стеной огня, языки которого рвутся все выше и выше к небу. Занялись хоры, пламя прокладывает себе путь по узким деревянным аркам. Дважды, держа болтающегося между ними настоятеля, Арману и Жан-Батисту приходится перепрыгивать через широкие полосы извивающегося огня. Боже, спаси и помилуй, а вдруг шахтеры заперли двери? Но двери открыты – путь свободен. Выбравшись наружу, они плетутся, спотыкаясь, к палаткам. Там никого. Они опускают Кольбера на траву, вытирают о траву руки и выкашливают из глоток дым. Поднята ли тревога? Пламя хорошо видно через западное окно, а теперь уже должно быть столь же заметно и через окна, выходящие на Рю-Сен-Дени.

Жан-Батист ищет взглядом шахтера в белой одежде, но первым ему попадается на глаза Блок – Ян Блок, который торопится увести Жанну и Манетти подальше от домика пономаря. Инженер бежит к ним, вынимая из кармана ключ от своего дома. Сует его Яну Блоку.

– Отведи их на Рю-де-ля-Ленжери. Скажи тем, кто там, чтобы нас ждали. И сам жди. Если огонь подберется слишком близко, веди всех к реке. Понял?

Блок кивает.

– Вы тоже должны идти! – говорит Жанна.

– Я скоро буду, – отвечает Жан-Батист. – Идите!

Она протягивает ему руку. На секунду он сжимает ее пальцы.

– Прости меня, – бормочет он, но не уверен, что она его слышит.

Жан-Батист смотрит, как они уходят – шахтер, старик и беременная девочка, смотрит на их удаляющиеся спины, на их хрупкие фигуры, которые становятся все меньше и меньше. Это похоже, думает он, на начало и конец какой-нибудь истории.

Сколько времени прошло с тех пор, как они бросили факелы? Десять минут? Полчаса? Огонь издает какой-то сверхъестественный гул, стонет, ворчит, шипит. Что питает его в полуразрушенной церкви? Какие горючие испарения скопились в подземных склепах и только ждали искры? Флогистон! Скрытый огонь каждой вещи разбужен и выпущен на свободу! В западном окне начинают лопаться алмазные стекла. Сначала идут отдельные щелчки, потом целые серии, похожие на выстрелы.

И наконец набат! Настойчивые, неравномерные удары. С колокольни Сен-Жосс? Сен-Мерри? Инженер бежит к выходу на Рю-о-Фэр, потом на улицу. Там уже собралось множество людей, которым не нужен предупреждающий звон колокола. Зеваки толкутся в ночном белье – кто-то кричит, кто-то молча щурится, глядя на церковь, кто-то явно веселится, будто пришел на карнавал. Инженер движется вместе с толпой, покачиваясь на ее волнах. Было бы неплохо, если бы он был чуть выше ростом, однако ему все равно видно шахтера в белой одежде: тот стоит на краю итальянского фонтана, одной рукой держась за голову каменного тритона, другой указывая куда-то, направляя своих товарищей, своих братьев. Время от времени они поглядывают на него – точно музыканты на капельмейстера, – но, похоже, давно знают, что именно им следует делать. Они оттесняют назад толпу, отводят ее от стен, ставят оцепление. У некоторых в руках специальные орудия, самодельные крюки, чтобы разбрасывать горящие обломки. В подготовке людей нет ничего случайного. Строгая дисциплина. Мы знаем, что и как горит, говорил шахтер. В этих делах мы хорошо разбираемся. Так это первая, вторая или третья церковь, которую они предали огню? А что еще? Фабрику? Замок?

Из подожженной снизу церкви дым валит через крышу грязно-оранжевыми клубами. Инженер следит за его движением вверх, видит, как, поднимаясь, он отклоняется к западу… Восточный ветер! Не очень сильный, но, возможно, все же достаточно сильный. Будь ветер с запада – пламя с легкостью перепрыгнуло бы на Рю-Сен-Дени. Ну, а сейчас – если ветер не переменится, – на пути огня одно лишь кладбище. Кладбище и склепы галерей. И конечно, Рю-де-ля-Ленжери, хотя едва ли огонь туда доберется. А вдруг доберется? Можно ли надеяться, что Блок выполнит все, что требуется? Инженер больше рассчитывает на Элоизу и Лизу: трудно даже представить, с каким бедствием этим двум женщинам справиться не под силу.

Он оглядывается в поисках Армана, но человек, стоящий рядом с ним в толпе, вовсе не Арман. Человек этот указывает в небо, где искры размером с диких голубей сквозь черепицу взмывают вверх. Но эти искры и есть голуби – голубки, голуби или какие-то другие ослепшие создания, которые до сих пор прятались у себя под крышей, а теперь, обезумевшие и горящие, делают жалкие попытки спастись.

– Человечьи души! – кричит человек. – Человечьи души! – и в исступлении хватает за рукав Жан-Батиста.

Инженер кое-как вырывается, протискивается вперед, заставляет расступиться двух шахтеров (Рава и Рапа, для которых, вероятно, он еще не совсем перестал быть начальником, еще сохранил авторитет). Он мчится прямо в ведущую на кладбище дверь. Зовет Армана, бежит, снова зовет охрипшим голосом и наконец слышит ответный крик откуда-то со стороны домика пономаря. Домик, судя по всему, тоже подожгли. Черепица уже темнеет, и в одном из окон дрожит зарево пожара. Вот уже и Арман несется к нему. Рыжие волосы светятся в темноте. В руках трофей. Сверкающая зеленая бутылка.