теперь я должен это делать вместо вас…» Отношение моего отца изменилось, и я смогла увидеть по выражению его лица, что он понял, как всё, что делал для нас г-н Гурджиев, давало нам новый опыт.

Во время своего выздоровления г-н Гурджиев плохо спал по ночам, был ли он в Приоре или в своей квартире в Париже, и он часто будил кого-то из нас, чтобы ему принесли кофе и посидели с ним. И даже тогда, когда он был практически в порядке, г-н де Зальцман и мой муж часто приходили посидеть с ним, пока он не уснёт. Поскольку доходы были очень маленькими, и поскольку те, у кого были собственные деньги, – доктор Шернвалл и мой муж – уже отдали их г-ну Гурджиеву г-н де Зальцман и мой муж днём ездили в Париж и зарабатывали деньги для Приоре: де Зальцман расписывал стены кафе, а мой муж писал музыку для фильмов.

Однажды, когда я ночью приносила г-ну Гурджиеву кофе, он меня спросил: «Можете вы написать то, что я вам продиктую? Вы не слишком сонная?»

Я ответила: «Могу, я не сонная».

«Тогда принесите тетрадь».

Он начал диктовать на русском своего рода мелодраму, где братья убивали друг друга, и так далее, и так далее. Я исписала практически три страницы, когда г-н Гурджиев остановился и спросил: «Вам это нравится?» С моей обычной прямотой я сказала, что это ужасно и противно, и мне хотелось бы выбросить это вон.

Г-н Гурджиев спокойно ответил: «Хорошо. Выбросьте это в урну. Мы напишем кое-что ещё. Может быть, это вам больше понравится». С большим удовольствием я разорвала эти три страницы и выбросила их.

Г-н Гурджиев начал диктовать снова: «Это случилось в 123 году после сотворения Мира. Сквозь космическое пространство летел корабль „Карнак“»… Он диктовал, пока я не исписала три страницы, и я сидела, будто бы меня переместили в другую сферу.

Он спросил: «Теперь вам нравится? Вы хотите продолжить?» Я не могла произнести ни слова, но он понял по моему лицу, насколько счастливая была.

Это произошло 16 декабря 1924 года в доме № 47 на бульваре Перье. В ту ночь г-н Гурджиев назвал это «Разговор старого дьявола с молодым». Рукопись начиналась без вступления.

Это случилось в 123 году после сотворения Мира.

Сквозь космическое пространство летел корабль «Карнак».

Он шёл по своему пути с Сириуса через Млечный Путь к планете Каратас.

На корабле был Вельзевул со своими родственниками и домашними. Он возвращался домой после довольно неординарных событий, и по просьбе его старых друзей он согласился принять участие в конференции, посвященной этим событиям.

Хотя он был уже немолод, и столь длинное путешествие со всеми его неизбежными трудностями было непростой задачей для его возраста, несмотря на это, в память о давнишней дружбе, он решил принять это приглашение.

Всего за несколько месяцев до этого путешествия он вернулся к себе на родину, после того, как провёл много лет очень далеко в очень сложных условиях, и эта длинная и необычная жизнь в таких неумолимых условиях оставила глубокий отпечаток на его здоровье.

Само время состарило его, а необычные условия жизни сделали его исключительно старым – его, кто в прежние времена был необычайно сильным, пылким и красивым юношей.

Очень, очень давно, когда он ещё жил в Солнечной Системе Абсолют среди других себе подобных, он был служителем Его Бесконечности, нашего Великого Творца.

В то время Вельзевул – из-за его кипящего и бурного разума, который из-за молодости ещё не полностью сформировался, и из-за его неопытности, его необузданной и яростной мысли, и из-за узости его понимания, свойственной каждому молодому уму – понял, что нечто в том способе, которым двигался Мир, было, по его пониманию, нелогично, и найдя поддержку среди других молодых умов, таких же как его собственный, вмешался в то, что было не его делом.

Его вмешательство, из-за его буйной и решительной натуры, очаровало умы многих и привело это великое государство на край революции.

Узнав об этом, Его Бесконечность, несмотря на Его Всеобъемлющую Любовь, был вынужден отослать его в ссылку в далёкие трущобы, систему Орс, чьи жители называют её «Солнечной системой», и определил, что местом его существования будет одна из планет этой системы, которую они называют «Марс».

Ссылку Вельзевула разделили многие его родственники и слуги, а также многие, кто ему симпатизировал.

Они прибыли в это отдалённое место со своими семьями и домочадцами, и за годы на этой планете была сформирована колония, столкнувшаяся со всеми неизбежными событиями, которые возникают в подобных условиях.

Мало-помалу население привыкло к своему новому миру, и даже заняло не только их планету, но те, которые были поблизости – маленькие острова, затерянные в большой Вселенной, на которых природа была очень бедной – и люди жили там много долгих лет, которые аборигены называют «столетиями».

Так зародился «Вельзевул»[13], и первый черновик, с самого начала до последней страницы, г-н Гурджиев делал только со мной. Однажды начав писать «Вельзевула», он продолжал почти без остановок, днём и ночью – в кафе в Фонтенбло, в кафе Мира в Париже, которое было его «штаб-квартирой», и во время поездок. Он писал сам или диктовал мне. Потом мне нужно было печатать. Он делал исправления, и я перепечатывала заново, иногда до десяти раз.

Когда г-н Гурджиев обнаружил, что русский текст придаёт произведению ту форму, которую он хотел, мой муж сделал подстрочный перевод на «английский», слово в слово со словарём. Потом работа перешла к Мецу, который выстроил слова в нормальном грамматическом порядке английского языка. Потом она перешла к Орейджу, который вставил в неё оригинальные английские идиомы и подправил стиль. Наконец, Орейдж и я сверили получившийся перевод с русским текстом, и после этого мы зачитали его г-ну Гурджиеву. Я очень хорошо помню, что г-н Гурджиев, который ещё плохо говорил на английском, несколько раз останавливал Орейджа и говорил, что английский язык не полностью соответствует его оригинальной идее. Мне нужно было снова переводить для Орейджа, пытаясь помочь ему понять, что хочет г-н Гурджиев, хотя сама я была уверена, что перевод Орейджа очень точный. Наконец, после многих попыток, г-н Гурджиев был удовлетворён.

Позже я поняла, что г-н Гурджиев очень хорошо знал, что люди хватаются за первую же мысль, которая приходит им в голову, но после того, как обдумают её два или три раза, замечают некоторые конкретные