аспекты, которые они вообще упустили, когда узнали о чём-то впервые. Для него было не столь важно, хорошо это или плохо; он только хотел заставить нас самих понять более полно, и быть очень точными с языком.

Когда наконец г-н Гурджиев утвердил английский перевод, кто-то стал читать его вслух по вечерам нескольким слушателям, и г-н Гурджиев наблюдал выражения их лиц. Эти чтения продолжались до поздней ночи. Иногда позволялось прийти даже гостям.

Когда г-ну Гурджиеву стало значительно лучше, ближе к весне 1925 года, он решил приобрести новую хорошую машину. Это был голубой «ситроен» с регулируемыми сидениями. Машину подали в Приоре в одно из воскресений после завтрака, и г-н Гурджиев немедленно захотел её испробовать. Поскольку все мы были уверены, что он ещё не полностью здоров, и у него ещё не было той быстроты движений и реакции, которые были у него ранее, все начали протестовать. Он разозлился и сказал моей жене ехать с ним. Оказалось, что готовы поехать ещё несколько людей. Г-н Гурджиев сделал круг вокруг Фонтенбло, и всё закончилось без происшествий.

Это стало началом многих экскурсий по Франции, вдоль и поперёк, во всех направлениях, иногда почти каждый день, в зимний холод и летнюю жару, со всевозможными сложностями, приключениями и поломками. Г-н Гурджиев никогда не путешествовал один, но брал с собой по очереди тех учеников, которым хотел дать новые впечатления и испытать их внимательность и быстроту ума, не только взрослых, но и детей, иногда очень маленьких. В таких поездках места распределялись так трое на заднем сидении, ещё трое на двух откидных сидениях в центре, и кто-то один рядом с г-ном Гурджиевым, который всегда был за рулём. Во все эти путешествия ездила моя жена, поэтому она может лучше описать их.

Я поехала с г-ном Гурджиевым получать водительские права после аварии. Главный инспектор был очень славным, и не было никаких сложностей в их обновлении. Фактически, во время обеда с нами, инспектор спросил меня, не хотела бы я тоже получить права. Я сказала: «Но я ещё не умею водить машину». Он мне сказал: «Если вы дадите мне слово, что не будете водить машину до того, как инспектор скажет вам: „Теперь вы можете ездить“, я дам вам их сегодня». И он дал. Но казалось, что у меня никогда не будет времени учиться.

Мне всегда нужно было ездить с г-ном Гурджиевым, чтобы искать комнаты, всё организовывать и переводить для него. Одним ужасно жарким днём мы прибыли в Виши. Г-н Гурджиев очень устал и попросил меня отвести машину в гараж, чтобы убедиться, что всё в порядке, и мы сможем продолжать наш путь на следующий день. Поскольку я всё ещё не знала, как водить машину, он попросил миссис Орейдж поехать со мной. Машина была большая, и миссис Орейдж врезалась в крестьянскую телегу. Хотя опасности не было, мы сразу же остановились, и собралась толпа. Послали за полицией.

Нам нужно было сидеть и ждать прибытия полицейского, и я сказала ей подготовить её водительские права и бумаги, чтобы всё прошло быстрее. Она ответила, что её права остались в Америке. Это было очень плохо, потому что в то время если кто-то водил машину без прав, его могли отправить в тюрьму.

Поскольку мои права были со мной (хотя я никогда не водила машину), я сказала ей: «Давайте скорее поменяемся местами, пока не пришёл полицейский». Мне пришлось выслушать серьёзные нравоучения жандарма о том, как я могла водить такую большую машину, не зная, как водить правильно. И конечно же, мне пришлось ощутить все плохие чувства окружающих и страдать от этого. Сделав мне выговор, жандарм сказал, что я могу ехать домой. Но как я теперь могла поехать? Я не знала, как это делать.

Я сказала полицейскому: «Я так разнервничалась из-за того, что произошло, и я на самом деле не хочу вести машину, поэтому, может быть, вы позволите моей подруге сесть за руль? Она хорошо водит машину, но оставила свои права дома». На это он сказал: «Хорошо». Миссис Орейдж благополучно привела машину в гараж, и мы спокойно вернулись домой к обеду, не говоря ни слова г-ну Гурджиеву.

Хотя эти путешествия часто совершались в места отдыха, они были совсем не похожи на общепринятый отдых. Они проводились для того, чтобы все получили новые переживания, часто в самой неожиданной форме. Задача, которую давали одному человеку, могла совершенно отличаться от тех заданий, которые давали другим людям, но она всегда приводила его к сильным внутренним страданиям, и он должен был найти в себе силы, чтобы справиться с ней. И с другой стороны, всем остальным задача могла казаться жестокой, но она давала им опыт понимания того человека, который получил эту задачу.

Один случай, может быть, проиллюстрирует, как хорошо г-н Гурджиев знал внутреннюю жизнь людей, и как он мог чувствовать её даже на расстоянии. Мы возвращались из поездки поздним зимним вечером. Я чувствовала, что г-н Гурджиев едет слишком быстро и безрассудно. Моя нервозность также усиливалась тем, что в машине находился мой муж. Г-н Гурджиев это прекрасно осознавал, поэтому, когда я не смогла больше терпеть и попросила его ехать осторожнее, он резко отругал меня, сказав, чтобы я не вмешивалась в то, что он делает. Я этого не приняла, чувствуя, что я права; и ответила ему, не осознавая на тот момент, что я делаю, в таком тоне, которым не следовало бы разговаривать с моим учителем. Г-н Гурджиев остановил машину. Я вышла, и мой муж вышел вслед за мной. Г-н Гурджиев уехал. Была холодная зимняя ночь, а мы оба были в лёгких пальто. Мы хотели остановить какую-нибудь проезжающую машину и попросить, чтобы нас подвезли домой, но г-н Гурджиев вернулся и забрал нас. Мы приехали в Приоре в тяжёлом молчании. В последующие дни я пыталась избегать г-на Гурджиева, потому что меня всё ещё трясло от злости. Прошло два дня, и я начала размышлять: «Как я могу так относиться к своему учителю?» Во мне росли угрызения совести. Я пошла в комнату в коридоре Ритц, куда почти никто не имел права входить, но я могла, и села там, глубоко размышляя над собой абсолютно по-новому. Как раз в этот момент дверь в комнату открылась и вошёл г-н Гурджиев. Ничем не напоминая мне о том, что случилось, он спокойно сказал: «Я вас искал. Мне много чего