В доме было полно мест, где можно было побыть наедине с собой, но Макалистер выбрал то единственное, которое всегда вызывало у него тревогу. Академия, то, что прежде было Академией, покоилось в ожидании ночи. Дом не спал, он никогда не спал, и сейчас он глядел на Генри тусклыми рожками светильников, источавших слабое сияние. Шел за ним след в след, поскрипывая половицами, и если остановиться, можно услышать, как что-то невидимое за твоей спиной не успевает остановиться вовремя. Шуршит дождь за стенами, тихо жужжит электричество в проводах, опутавших старое здание. И ледяным сквозняком ощущается его усталое дыхание. Генри шел по пустым коридорам и чувствовал томительное ожидание дома. Он все знал, он все помнил. Он мог бы сказать, что ждет людей, поселившихся в нем. Мог бы, но не скажет. Это чужие игры, не его.

Генри спустился на первый этаж неподалеку от бывшего кабинета замдиректора. Заходить туда по-прежнему было неприятно, хотя та история с картиной давно осталась в прошлом. Макалистер толкнул незапертую дверь, включил свет и остановился.

Зачем он на самом деле здесь? Почему именно сюда ему вдруг захотелось прийти?

Он прошелся по кабинету, ни на чем надолго не задерживая взгляд. Картину не убрали. Пожалуй, стоило рассказать Сорате правду о родителях Дайске. Нашли бы священника или кого-то еще, кто мог освободить их. Может, это сделает сам Дайске, ведь не зря он околачивался в порту. Акихико Дайске ничего не делает просто так, все его поступки имеют какую-то цель. Генри еще раз огляделся, цепляя незначительные детали, которые некоторое время попылятся в его голове и навсегда исчезнут.

А картину все-таки лучше убрать.

Собираясь уходить, он еще раз рассеянным взглядом окинул полутемное помещение. Скрытая за декоративной рамкой с каллиграфическими иероглифами сейфовая дверца была чуть приоткрыта, Генри вернулся, чтобы закрыть ее, и рамка случайно покосилась. Пришлось снять ее, и, признаться, без нее стало намного лучше. Генри не был поклонником японской поэзии, поэтому строки о печальной любви оставили его равнодушным, зато на обороте, к удивлению своему, он обнаружил совсем другой текст. Безупречно ровными буквами на чистом английском кто-то от руки вывел весьма странное послание. И этим кем-то был Акихико Дайске, чей почерк Генри не сразу, но узнал по прощальному письму.

«В давние времена в одной деревне на острове посреди океана жил могучий колдун и заклинатель. Слава о нем гремела до самого Хэйан-Кё и даже император, говорят, уважал его дар. Боги охраняли его, а демоны боялись его силы. Жители деревни приносили ему дары, а взамен просили усмирить шторм, послать много рыбы в их сети и прогнать злых духов, приходящих из леса и выходящих из моря…»

Макалистер бегло дочитал легенду, больше похожую на детскую сказку о волшебнике, но она была оборвана на середине. Зачем бы Акихико не решил ее записать, он либо не успел этого сделать, либо не захотел. Генри положил рамку на стол изображением вверх и вышел в коридор и бездумно направился в бывшее крыло общежития для мальчиков, впрочем, очень скоро и у его передвижений появилась цель. Из-под двери комнаты № 3 пробивалась тонкая полоска света.

– Генри? – Сората был удивлен. – Что… Хотя нет, просто заходи.

Он посторонился, и Генри вошел в комнату. Оглядел скудную спартанскую обстановку и сказал:

– Мы расстались. С этим покончено.

Сората не задавал вопросов, указал на кровать, и Генри послушно сел нее.

– Я давно должен был сделать это, понимаешь? Оборвать все разом. Так будет лучше. Но я оставил ее там одну, я чувствую себя скотиной. Но если я вернусь, потом сказать это еще раз будет сложнее. И ей будет еще больнее. Если я вернусь сейчас, то снова все испорчу.

Он замолчал, опустил голову. Щелкнул дверной замок.

– Тогда я тебя не отпущу, – просто сказал Сората. – Вырывать, так с корнем, да?

– Да, – помедлив, ответил Генри и провел ладонями по лицу. – С корнем.

Все будто навалилось разом – чувство вины, ответственность, страх, сожаления. Сделанное и не сделанное, прошлое и нынешнее. Генри висел в воздухе и никак не мог достать ногами до земли, чтобы снова почувствовать уверенность.

– Что, если я не смогу?

– О чем ты? – Сората подошел к окну и плотнее задернул шторы.

– О тебе. Что, если я все-таки окажусь слабее, если не смогу тебя защитить?

– Кажется, мы уже обсуждали это, – Сората не стал садиться напротив, как это уже когда-то с ними бывало, а пристроился рядом, на кровати. – Ты пытаешься взять на себя все. А это неправильно. Ты не выдержишь. Не потому, что ты слабый, а потому что ты один.

– Я не хочу быть один, – тихо признался Генри, – но у меня не получается иначе. Люди… Они другие, я не могу стать просто одним из них.

Сората пошевелился, скрипя пружинами матраса, и Генри почувствовал в полумраке, как его ладони касается живое человеческое тепло.

– Ты пробовал говорить это кому-то еще, кому-то, кроме меня? Может, Кейт?

Генри покачал головой.

– Я… я не могу, – он и сам удивлялся этому. – Когда она смотрит на меня, в ее глазах отражаюсь не я, а тот Генри Макалистер, которого она для себя выдумала. И если я начну говорить то, что думаю на самом деле, это образ расколется и поранит ее.

– Ты ее любишь?

– Нет.

– А любил?

Генри задумался. Его представления о любви были весьма расплывчатыми, и в какой-то степени он испытывал это чувство лишь по отношению к одному человеку в мире. Но ведь Сората говорил о другой любви?

– Наверное, да. Какой это теперь имеет смысл?

Сората пожал плечами.

– Да никакого. Просто мы так увлеклись тайнами и опасностями, что перестали видеть друг друга. Других людей. Какой твой любимый цвет, Генри?

– Любимый цвет? – он так удивился, что даже не сразу смог ответить. – Синий, я думаю.

– А мой белый.

– Мы все еще так мало знаем друг о друге.

– Точно, – Сората улыбнулся, и улыбка проникла в голос. – Завтра я могу умереть, или все мы умрем, или все выживем и уберемся с острова. И я хочу, чтобы мы ценили отведенное нам время.

Единственный включенный торшер на длинной ножке испускал рассеянный мягкий свет, лишь самым краем касающийся кровати. Убаюкивающий шорох дождя за окном. И тепло. Генри чувствовал его внутри себя и знал, кого за это благодарить.

Засиделись до самого рассвета. Дождь уже отшумел, дом давно погрузился в сон, а они все разговаривали и разговаривали, как в последний раз, и все никак не могли наговориться.

– Если я медиум, – рассуждал Сората, – то почему я не вижу духов, как ты? Это нечестно, они меня видят, а я их нет.

– Откуда мне знать, – пожимал плечами Генри. – Я не медиум и не могу впускать души в свое тело, как ты.

– Я ведь был одержим этим существом? Ты, правда, изгнал его с помощью обычного омаммори?