вне всяких похвал, — улыбнувшись, ответил он. — Благодарю вас за это великолепное зрелище!

И его глаза засветились радостью и счастьем, но эти лучики были направлены не ей, той, что танцевала так страстно и самозабвенно, только для него, для этого смелого льва. Он смотрел на свою темноволосую спутницу, а та смотрела на него. Они были вместе, они были точно одно целое, прочнее гранитной скалы, прекраснее неба.

Кхаца устремила на них ещё один взор, полный смертоносных молний, но молнии не попали в цель, растеряв всю свою силу и упав в середине пути.

— Что ж, — прошептала она, — я всё равно тебя украду, драгоценный…

С этими словами она ринулась прочь от стола, исчезнув в толпе цыган.

— Это моя дочь! Дочь, ромалы! Она наш род знаменитой сделает! — восклицал радостный Тагар, немного захмелев.

— Скажите, могли бы мы покинуть вас на время, нам нужно переговорить со Славутой, — обратился к нему Александр Иванович.

— А, бабушка Славута! — воскликнул Тагар. — Она хоть и стара, но никогда не соврёт! Хотя может и заупрямиться, она сейчас почти никому не гадает. Но спросите её сами, может вам, алмазные мои, она не откажет!

Поблагодарив цыганского барона, молодые люди с почтением подошли к старой цыганке, немного задремавшей в своём кресле во главе стола.

— А, узнать судьбу хотите, — произнесла цыганка, встрепенувшись ото сна, словно почувствовав, что к ней пришли.

— Видите ли, — начал Александр, но старая цыганка его перебила.

— Не здесь, — сказала она, тяжело вставая с кресла. — Идите за мной. Бабушка Славута вам всё расскажет. Не бойтесь меня, я не злая ведьма, — с улыбкой подбодрила она молодых людей, следовавших за ней с замиранием сердца.

Цыганка провела их в маленькую тёмную угловую комнату, и вскоре за ними закрылась дверь. Наблюдая тем временем из своего угла за чужаками, черноусый цыган Гожо решился действовать. Он видел всё, и взгляд Кхацы, и её страсть, и её гнев. Поручик не должен был уйти с постоялого двора живым, этого молодого офицера ненавидел один богатый господин, Гожо сам возненавидел его, и ещё этот несчастный полюбился Кхаце! Этих поводов было более чем достаточно для убийства. Выйдя на двор перед трактиром, цыган некоторое время обдумывал, как ему поступить. Хотя ненависть и ярость его были сильны, всё же справиться в одиночку с драгунским офицером было тяжёлой задачей. Постояв на холодном ветру пару минут, он вдруг ринулся на конюшню, где усталые лошади неторопливо жевали сено и овёс. Пройдя в темноте по знакомой деревянной галерее, он оказался между денниками, где на сене, покрытом рогожкой, спал человек, закрыв лицо суконной шапкой.

— Мануш, вставай, — негромко, но властно произнёс Гожо.

Цыган потянулся и махнул рукой, делая вид, что крепко спит.

— Машуш, есть дело, — прошептал черноусый цыган, садясь на край пустого корыта.

В ответ его товарищ пробубнил какое-то проклятье, поворачиваясь к нему и сел на сене, потирая лицо грязной ладонью.

— Чего тебе? — спросил он, разминая спину.

— Дело есть, — прошептал Гожо, — за это дело я тебе пять серебряных дам, если ты молчать будешь и всё сделаешь, как я скажу.

— Э, неправду опять говоришь, обмануть решил, — произнёс Мануш, снова повалившись на сено.

— Вот деньги, — негромко сказал Гожо, позвякивая парой монет в руке.

— Эй, что сразу так не сказал, — проговорил Мануш, поднимаясь с рогожи.

— Надо от одного офицера избавиться, больно много тут вынюхивает, из-за него мы все пострадать можем, — заговорил Гожо, доверительно глядя в глаза приятелю. — Он неспроста объявился здесь, нам всем тут гибель может грозить, если он своим генералам сообщит! — Мануш хотел возразить, но Гожо продолжал: — Помнишь, как было год назад, когда мы встали в местечке Рынницы? Помнишь? Нас тогда такая же офицерская рожа выдала, помнишь? Помнишь, как тогда солдаты били нас и гнали до самой окраины? Помнишь?

— Так если его убить, то нас всех повесят! — замахал руками Мануш, нервно озираясь.

— Не повесят! Никто нас не повесит! В соседнем бараке прячется беглый каторжник. За его бритую голову обещали хорошую награду. Зарежем офицера и скажем, что это каторжник.

— Так, а если не поверят? — не унимался Мануш.

— Каторжника сами тоже убьём, скажем, нашли его у тела этого поручика. Скажем, напал этот убийца на нас и мы его случайно убили. Да и если не сможем добить каторжника, тот всё равно не в себе. Ему не поверят, нам все верить будут. Ты, главное позови этого поручика сюда, мол, у него конь сбежал, а я дальше всё сделаю.

— А конь его вон он стоит, не убегал никуда, это подозрительно покажется — пробормотал Мануш, указывая на белогривого испанского скакуна, привязанного к перекладине вместе с чёрной поджарой красивой лошадью.

— Добрый конь, за него столько дадут, что на век безбедной жизни хватит, — проговорил Гожо, вскакивая на ноги и подходя к великолепному испанскому жеребцу. — А я этого самого коня на старом хуторе спрячу. Там его не найдут, а потом продадим его, когда всё закончится. Пока с мёртвым офицером да каторжником разбираться станут, о коне и вовсе забудут. А конь и правда хорош!

Гожо алчно глядел на белого скакуна, смирно стоявшего у деревянных яслей. Но даже цыган не мог себе представить, что за конь перед ним. Он видел безупречные черты, мощь, силу и рацию, и его глаза загорались всё сильнее и сильнее. Почему кокой-то офицер должен владеть таким сокровищем? Этот конь достоин жить на воле, свободной жизнью кочевого цыгана. Зависть и злоба жгли сердце Гожо. Он уже представлял, как сам будет владеть этим конём. Что ему табор, что ему закон! Он сам себе царь, сам себе цыганский барон! Это было словно наваждение. Всё смешалось перед глазами черноусого цыгана, и он закрыл на минуту лицо рукой. Наконец, придя в себя, он сказал:

— Иди в трактир, я быстро спрячу коня и вернусь, когда подам сигнал, ищи этого офицера и скажи, что конь его сбежал. Сам веди его на конюшню, а дальше моё дело. Потом каторжника приведи, как офицер здесь будет. И запомни, всё так, как я велел, иначе пропадём, понял?

— Это ясно, — замотал головой Мануш, — а каков сигнал?

— Услышишь ржание лошадиное, это сигнал, я его сам изобразить смогу, далее действуй, как я сказал.

Мануш закивал головой, отвязывая белого коня от деревянной балки. Гожо взял его под уздцы, и, подняв морду жеребца повыше, чтобы тот не заржал, стал осторожно выводить его с конюшни к задней стороне трактира. Вор и конь медленно покинули конюшню, обойдя постоялый двор, и вышли к