– Пленница, а не гостья. В клетки сажают пленников, – огрызнулась она. Одна его фраза вновь разожгла ее гнев.

– Может быть, и так, – согласился он, – или, может быть, совсем наоборот.

– Если наоборот, то могу ли я получить ключ? – спросила она.

– Конечно же нет.

– Значит, я в плену.

– Да что ты говоришь, – произнес он с равнодушным видом, – может, тебе станет легче, если ты будешь думать о себе как о своеобразном налоге.

Она презрительно фыркнула, а он продолжил:

– Я говорю серьезно. Уайтхолл забирает нашу родню. Деньги. Мужчин. Продовольствие. Мы просто возвращаем часть того, что нам задолжала столица.

– Тогда вы ничем не лучше их.

Он положил зуб на колени. Помолчал немного и сказал:

– Мы строим сказочный дворец, открытый для всех. Наши люди проводят дни, освобождая земли, огороженные вашими лордами. Мы не стремимся к обогащению. Здесь ты будешь помогать тысячам мужчин и женщин, а они нуждаются в твоей помощи гораздо больше, чем любая леди Лондона.

– А мои желания не учитываются?

– Учитываются, – он склонил голову, – при всех прочих равных я освободил бы тебя. Но все наши жизни должны оцениваться. У наших зрителей похитили сыновей, заставив их умирать в войнах с иноземными народами; тебя же будут кормить три раза в день и надежно охранять. Повезло, – он изобразил руками две чаши весов, и одна из них, явно потяжелев, опустилась.

Шэй почувствовала собственное бессилие от того, как ловко люди обходились со словами. Они умели пользоваться их магией. Джаггер полагал, что, назвав ее налогом, имел право запереть ее в клетке. Как будто, не используя слово «раб», он отменял любое рабство. Людские речи были ареной, на которой она никогда не побеждала. Но на самом деле их волновали только действия. Она прижалась лицом к промежутку между двумя рейками и сказала:

– Я не буду выступать для вас. Никогда.

– Посмотрим, – сказал он, затачивая кончик зуба.

День и ночь прошли в дороге, долгие мили Шэй проводила в одиночестве на повозке, и компанию ей порой составляли лишь миски с супом, ломти хлеба да чистое ведро. В темном и маслянистом вареве плавали грибы, а хлеб был обжигающе горячим. Она ела без особого желания, но, когда жар пищи проникал в ее жилы, мир, казалось, замедлялся и опрокидывался; облака опустились, дорога превратилась в сверкающий ручей. Она лежала на застеленном соломой полу клетки и спала поверхностным, прерывистым сном. Картины прошлой ночи повторялись в ее памяти снова и снова: Бесподобный соскальзывал с лошади, и руки Бланка в его крови. Двигался ли он еще, когда ускользал из поля ее зрения? Она не могла вспомнить.

Когда она проснулась, повозки стояли под таким плотным пологом леса, что она не смогла понять, день это или ночь. С одной стороны Джаггер разговаривал с незнакомыми людьми, их головы вместе склонились над какой-то картой.

Парень с повязкой на глазу, принеся очередную миску супа, прошептал:

– Следи за пожарной повозкой позади нас, когда мы достигнем ограждений. Это будет то еще зрелище!

Обоз выехал из леса в холмы, где геометрический ландшафт сельской местности представлял собой разделенные на аккуратные прямоугольники поля. Они проезжали мимо живых изгородей боярышника, жалкую имитацию обсаженных платанами больших дорог. Шэй повернулась, чтобы посмотреть на грохотавшую сзади повозку. Внезапно с ее борта вылетела пламенная струя, и кожу Шэй опалило жаром, несмотря на разделявшее их расстояние. Мужчины, обвязав лица мокрыми тряпками, работали на насосах, продолжая выстреливать струями огня. Живые изгороди задымились, а затем вспыхнули и дружно занялись пламенем. В кильватере Кокейна стояла огненная стена. Шэй забарабанила по рейкам клетки. Уже наступил апрель: боярышник давал приют гнездам черных дроздов, охраняя их своими шипами от ястребов и соколов. Слепые липкие птенцы и их разоренные родители. Глядя, как легко вспыхивают гнезда, она кричала:

– Прекратите, подождите! – пока не сорвала голос.

На последние несколько миль коммонеры переправили ее на барку и, прибыв на место, вынесли ее прямо в клетке в покрытую маргаритками рощицу, а вокруг начали строить Кокейн. Рабочие сцены возводили стены замка, приводя их в стоячее положение с помощью длинных канатов, со всех сторон доносился перестук молотков. Коммонеры затащили ее клетку в палатку размером с комнату, через которую ходили другие актеры. Некоторые пытались поговорить с ней, но большинство отводили глаза. Так или иначе, Шэй делала вид, что не замечает их всех, подавляя свой гнев. Она не выступала для них, но ее сердце невольно билось быстрее, эти праздничные вечера жили по своим особым ритмам. По мере завершения подготовки обстановка в театре становилась все напряженнее. Взрывы смеха и бурные обсуждения возникших трудностей. Очередь, растущая за кулисами у одного зеркала. Крестные знамения и последние молитвы, а затем, как-то незаметно, открывались ворота и, как по мановению птичьего крыла, деревянный город обретал жизнь.

Рядом с ней лежал костюм, ее костюм. Короткий плащ из тканевых перьев во всех мыслимых оттенках коричневого, от красного до почти черного. Осеннее оперение. Шэй слышала, как начинались выступления – предвкушающий шепот толпы и представление актеров, – а затем четверо мужчин просунули под крышей клетки длинные толстые жерди и вынесли ее из палатки на своих плечах. Шэй переправили за кулисы, где громоздилось служебное хозяйство города: пустые бочки и нагромождения каркасов. Прочертив на земле линию, отрабатывал свои трюки канатоходец. Носильщики раздвинули плечами полы палатки и поставили ее клетку на турецкий ковер. Сверху накинули красную бархатную ткань, а затем кто-то из служителей поднял угол, чтобы пожелать Шэй удачи. Но она отвернулась.

Входя в зал, зрители переговаривались вполголоса, скрипели стулья и перехлестывались волны случайных разговоров. Через минуту зычный голос утихомирил толпу:

– Дамы и господа. Сегодня у нас редкое развлечение. С ней советуются королевы, а лорды ловят каждое ее слово. В Лондоне за сеанс ей платили тысячу гиней, но здесь, сегодня вечером, она предсказывает судьбы и поет бесплатно. Потому что у нас в Кокейне мы все лорды.

Ответом ему стал взрыв аплодисментов.

– Спросите ее о будущем, дамы и господа, поговорите с вашими ушедшими в мир иной близкими, дарю вам… нашего Воробушка!

Ткань соскользнула назад, и Шэй зажмурилась от яркого света. Джаггер поклонился и открыл дверцу клетки. Она увидела освещенный свечами шатер, заполненный толпой любопытных сельских жителей. Даже если бы она намеревалась устроить какое-то представление, здешняя обстановка не имела ничего общего с магией театра. Девушка на сцене с костюмом у ее ног.

«Заговоривший первым проиграет», – всплыли у нее в памяти слова Эванса. Так он однажды сказал по поводу какой-то важной