сделки. Она глазела в зал, и толпа глазела на нее в ответ. Смущение едва не спровоцировало ее открыть рот, но она держала себя в руках. Длила молчаливое ожидание. Женщина поднялась на ноги. Седая и тучная, с обветренным лицом, она оперлась на палку и спросила:

– Мой сын ушел в море два года назад, и с тех пор я не слышала от него ни слова. Где он? Он в безопасности?

Она плюхнулась обратно на свое место, а Шэй невозмутимо уставилась на нее. Из задних рядов донеслось тихое бормотание, кто-то встал и вышел из палатки.

– Какая нас ждет зима? – глухо спросил мужчина.

Шэй даже не взглянула на него. Она оглянулась через плечо на Джаггера, но он спокойно сидел, поигрывая своим ножом. Видя, что она не отвечает на вопросы, люди начали расходиться друг за другом. Отвернувшись к задней части шатра, она слышала, как уходят зрители. Снаружи доносился приглушенный развеселый шум Кокейна. Одобрительные и недовольные возгласы перемежались с тихим вжиканьем ножа Джаггера.

Когда шатер опустел, Джаггер свистнул.

– Ладно, парни, пока закрываемся. Следующее представление через два часа.

Взяв Шэй за локоть, он вывел ее из клетки; ей давно было пора размять ноги.

– На следующем представлении я буду вести себя так же. И на всех последующих! – заявила она, проклиная предательскую ярость, невольно прозвучавшую в ее голосе.

– Валяй. Я предпочел бы гадалку для этого паноптикума, но придется пользоваться тем, что дают. Они все равно будут выстраиваться в очереди, чтобы увидеть гадалку, дававшую советы самой королеве. И им не впервой сталкиваться с заносчивыми стервами из Лондона. В любом случае я останусь в выигрыше.

Через час началось новое представление. Те же вонючие поселяне и то же паршивое свечное освещение, но на сей раз она заговорила еще до того, как они заняли свои места.

– Меня взяли в плен. Я жила свободно, как вы, но эти люди похитили меня и посадили в клетку. В лабиринтах Кокейна коммонеры проповедуют свободу, но, едва речь заходит о деньгах, они становятся жаднее самых алчных ростовщиков Лондона. Англия выступает против рабства, но здесь я чувствую себя рабыней! – Она привлекла внимание зрителей, но не дождалась ни криков поддержки, ни аплодисментов. – Это не игра, понимаете? Меня поймали в ловушку. Заперли в клетке. Я взываю о помощи. Передайте труппе Блэкфрайерс, что вы видели меня здесь. Передайте им, чтобы они нагрянули и освободили меня от этих похитителей.

На сей раз зрители разошлись не так быстро. Они начали уходить, когда она замолчала, уходили в молчании, и тогда Шэй услышала жидкие аплодисменты из глубины шатра. К ней приблизился Джаггер.

– После огораживания им оставили клочки земли, – прошипел Джаггер, – и они сдохнут, если не заплатят положенную десятину. Эти бедолаги знают, как выглядит рабство, и оно не ассоциируется у них с турецкими коврами и французским бренди. Я с нетерпением жду нашего следующего выступления. Ты сможешь придумать что-нибудь поинтереснее, – он повысил голос. – Пакуйте вещи, парни, здесь мы закончили.

Так началась жизнь Воробушка в труппе Кокейна. Каждому вечернему представлению предшествовали два дня путешествия. По возможности они предпочитали водные пути, в колонне из простых барок, где размещались декорации, артисты и припасы. Борта центрального судна с низкой осадкой прорезали щели для лучников. Именно там путешествовали Джаггер и его свита. Там же держали и Шэй. Большую часть времени путешествия могли бы быть приятным плаванием по Темзе, если бы не приходилось сидеть в клетке. Коммонеры сонно гребли под сводами древесных крон, а Шэй наблюдала за жизнью стрижей и зимородков, видела, как стремительно, вытянувшись как стрелы, взлетали в небо цапли. Раз в день Джаггер открывал дверцу клетки, чтобы прочитать ей лекцию о своих политических взглядах. Он говорил скучно, монотонно и бесстрастно. Нудно описывал, как Англию разделяли на части, воровали земли, разрубали их постепенно, сдирая мясо с костей, но с тем же успехом он мог цитировать кулинарный рецепт, учитывая нехватку огня в его словах. Тем не менее разминание ног было такой сладкой мукой, что она почти с нетерпением ждала его разговоров. Когда же она лежала на спине, то видела только небо и птиц. Она сознавала, что Трасселл, Алюэтта и Бланк тоже путешествуют где-то под одним с ней небом, и это утешало ее. А Бесподобный? Она так много раз видела, как он умирал на сцене, героически, рухнув на колени, хрипло и возмущенно издавал последние слова роли, но ей еще не приходилось видеть его таким, каким он выглядел в ту ночь, когда похитители пырнули его ножом: безмолвно открывшийся рот и тяжелое безжизненное падение. Когда она спросила, есть ли какие-нибудь новости о нем, Джаггер прошептал:

– Ты больше не увидишь того парня в этом мире.

Жизнь сливалась в смазанную череду дней, оставляя ей лишь смутные образы. Ее голова кружилась, и каждый вечер на нее обрушивались тяжелые кошмары. Сначала она думала, что так на нее действует плен, но по прошествии нескольких дней поняла, что ясность мысли у нее появлялась только тогда, когда пустел живот. Ее питание оставалось неизменным – черный хлеб и грибной суп, красное вино и бренди, – даже когда остальной банде подавали что-то другое. И явно неспроста. Она смотрела в оба, ища особые приметы. На одном из грибных котелков на камбузе была нарисована мелом птица, и ее суп всегда готовился отдельно, под присмотром огромного однорукого повара коммонеров. Даже вино ей наливали из особой бутылки. Команда вела себя вполне здраво, а вот у Шэй каждый вечер после ужина мир начинал расплываться и кружиться. Ее либо травили, либо успокаивали, одурманивая, и она не знала, что было хуже.

Через две недели после заключения Шэй объявила голодовку.

– Ты должна поесть, – сказал парень с повязкой на глазу, когда она вернула еще теплый суп и все еще холодное вино. Шэй проигнорировала его. Минутой позже рядом с ней присел один из приближенных Джаггера, всем своим видом показывая, насколько ниже его достоинства разбираться с ее капризами.

– Ты должна поесть, – суп уже остыл, покрывшись сероватой пленкой, что лишь поддержало ее решимость.

Она действительно начала беспокоиться, когда юные мальчики, столпившись вокруг ее клетки, упорно нашептывали:

– Ты должна есть. Пожалуйста, Воробушек, доверься нам. Так будет лучше.

На следующий день барки шли по извилистому участку реки, где склонившиеся к воде ивы купали свои листья в кильватере расходящихся волн, а заросшие берега кишели насекомыми. На пять колоколов повар принес ей тот же самый черный хлеб и черный суп. Шэй проигнорировала