песни о любви, перемежая булгарские и савирские танцы с арабскими и персидскими, которые ей показывали привезенные из-за моря Хвалисского невольницы.

— И что тут нечестивого, — пожимала округлыми плечиками в нарядном шупаре ханская дочь. — Разве Аллах не создал женщину, чтобы угождать супругу? По нашей вере молодым нельзя особо общаться, иные лицо невесты лишь на свадьбе и увидят, а меня Аспарух, пока я в возраст не вошла, видал не только без платка, но и без рубашки! А вдруг он и после свадьбы посмотрит на меня только как на сестру? Он воин храбрый, у него в гареме невольницы, почитай, со всего света. Захочет — еще и вторую жену возьмет! Серебра-то у него для этого достанет!

— Мне с Нежданом проще, — улыбнулась Всеслава. — Он вслед за побратимом принял в Ираклионе христианство, а по этой вере мужчина выбирает одну жену на всю свою жизнь.

— А что делать, если погибнет в бою или умрет от болезни его брат или отец? — почти испуганно воскликнула Диляра. — Оставлять его жену, которая не мать, безо всякой поддержки горькой вдовицей, как в сказании о Тахире и Зухре? Мать Аспаруха, когда ее муж пал в бою, один из его дядьев второй женой взял, а сестра моя Джамиле, едва закончила носить траур по своему первому супругу, за его меньшого брата пошла, хан Кубрат об иной избраннице и не мыслил. Это дело благое. Сам пророк Магомед так завещал: он-то брал на себя заботу о женах и детях всех своих погибших соратников.

Всеслава знала, что в земле вятичей и других славян существовал схожий обычай не только между кровными братьями, но и среди побратимов, но, представив подруженьку Мураву женой Неждана или помыслив о себе, как о супруге Лютобора, почувствовала смущение и стыд, горячо обжигающие ланиты. Хорошо, что крестовое братство едва не крепче кровного.

— Жена брата — почти что сестра, — попыталась объяснить она Диляре то, что слышала от Муравы и других христиан. — Стало быть, о ней, как о сестре или матери надобно заботиться!

— Брат — это не муж! — возразила, звеня браслетами и монистами, булгарская красавица. — Брат на ложе к сестре не взойдет и темной ночью не приголубит! Стало быть, наш обычай лучше!

И, показав розовый язычок меж ровных, белых зубов, она вновь принялась ритмично покачивать бедрами в такт звукам саза и дойры:

— Попробуй повторить за мной, Всеслава малика! Наука нехитрая! Не на людях же, как вы танцуете в своем краю! Думаю, наша пляска твоему Неждану по нраву придется, какую бы веру он в этом Ираклионе не принял!

Всеслава невольно прыснула от смеха. Хотя она и сама знала толк в многовертимых плясаниях и знатной танководницей слыла не только по высокому родству, некоторые заморские увертки она бы, верно, постеснялась показать любимому и в ложнице наедине. Да что это за пляска, стыдоба одна! Зато булгарские, арбские и персидские песни она перенимала охотно и нередко пела их по просьбе Диляры и ее родни, чередуя со славянскими или финскими.

Перебирая как-то струны саза, обращаться с которым оказалось не сложней, чем играть на гуслях, девица вспомнила запавшую ей почему-то в душу песню о цветущей яблоне, ту самую, которую сложил на Ратьшином подворье Давид бен Иегуда. Кажется, слышала она ее где-то в другой жизни и петь никогда не пыталась. А вот надо же, под сенью пышного сада, среди многоцветных ковров, украшенных затейливой резьбой и мозаикой стен, песня далекой земли, словно зерно, упавшее в привычную ему почву, зазвучала, окрепла и расцвела, окрашиваясь новыми соцветьями и созвучьями.

— От кого ты слышала этот напев, девонька? — осторожно поинтересовался, едва княжна закончила, хан Азамат. — Тонцы заморские, да заведены на хазарский лад.

Всеслава не сочла нужным таиться. Поведала все, как есть.

— Далеко забрался, старый бирюк, — покачал головой булгарин. — Все носится по землям данников, надеется былое величие каганата возродить. Нынче, говорят, в Обран Оше объявился.

— Это ты, батюшка, про хазар тархана толкуешь?

Диляра, расшивавшая для жениха золотыми и серебряными нитями шелковый чапан, подняла увенчанную нарядной тухьей хорошенькую головку.

— Про него, девонька, про Иегуду бен Моисея.

— Какой же он страшный боец! — со смесью ужаса и уважения вымолвила девушка. — Когда он вышел против моего Аспаруха, я так испугалась. Хорошо, что бились на поясах, не насмерть! А то как бы не случилось беды! Юного Давида, сына его, только жалко. Рахим говорит, что он вряд ли доживет до следующей весны.

— Давид бен Иегуда слишком добродетелен и прекрасен душой для этого несовершенного мира, — погрустнев, заметил хан Азамат. — Таких Аллах чаще всего забирает к себе. Впрочем, если бы не хазарские предрассудки и не козни могущественной родни, Иегуда бен Моисей мог бы гордиться еще одним сыном.

Всеслава, сделавшая глубокий вдох, едва сумела выдохнуть. Удивительная догадка, которой она не посмела поделиться даже с Анастасием, находила свое подтверждение. Навострил оттопыренные уши и Держко, присутствовавший при беседе на правах игреца-забавника и друга княжны.

Темник не заметил их волнения. Вихрь воспоминаний уже закружил его, в единый миг преодолевая бездну, которую разверзли прошедшие дни, месяцы, годы. Он видел юного и отважного хазарского егета и девушку, прекрасную, как утренняя звезда Чулпан, дочь русского воеводы из крепости, затерянной где-то в верховьях Итиля. Хан Азамат приезжал туда вместе с Иегудой бен Моисеем и видел начало истории, прекрасной и печальной, как повесть Лейли и Меджнуна, когда светлые порывы и чувства столкнулись с непониманием и враждой…

Истории, сказания, предания, басни. Говорят, по образу и подобию их героев мудрые боги когда-то создали человеческий род. И потому древние повести так тревожат души людей, что происходившее в них повторяется снова и снова в каждом новом поколении, в извечном вращении времени в предначальном круге жизни.

В отличие от Лейли и Меджнуна, на долю которых выпали только страдания, Иегуда бен Моисей и его избранница познали краткий миг счастья. Светозарный Даждьбог и Перун благословили их союз, а через год у них родился сын.

— Когда Иегуда увидел на плече мальчика родимое пятно, по форме напоминающее волка, — рассказывал хан Азамат, — он очень обрадовался: такой знак имели все мужчины в роду Ашина, стало быть, волк-первопредок признал своего потомка. Он нарек первенцу имя Илиа — в честь Ильяса-пророка. После совершения всех необходимых обрядов, подарив сыну дорогой оберег со знаком своего рода, молодой вельможа поспешил в Итиль к отцу и старшему брату с требованием признать законность свершенного брака и ввести жену и ребенка в семью.

Булгарин пригубил кумыс и печально улыбнулся: