ее возлюбленном, а о его несчастном сводном брате. Поглощенная своими переживаниями, она совсем забыла, что на другом конце обширного сада, под кровом этого же дома, не имея сил для борьбы, смиренно и мужественно ожидал смертного часа юный поэт.

Что есть поэзия, как не попытка победить смерть. Потому властью над словом нередко обладают те, кто чаще других заглядывает за грань иного мира: волхвы и воины, врачеватели и мореходы, чей бубен и челн несутся над клокочущей бездной, кто всегда балансирует на самом острие бытия. Поэты уходят и приходят, каждый в свой срок, но вместе с их стихами тем, кто идет следом, остается надежда на жизнь и вера в любовь. И потому вновь и вновь страдают в разлуке Лейли и Меджнун, а Добрыня-змееборец в одиночку одолевает сонмы врагов. И Лада-Весна бредет сквозь лютую стужу, чтобы освободить плененного Даждьбога.

Герои песен и легенд, едва успев умереть, возрождаются вновь в устах нового сказителя и поэта. И только поэты приходят в этот мир на краткий миг, чтобы покинуть его безвременно и навсегда, чтобы их уход стал достойным завершением их песни и началом песни следующей, которую смертным уже услышать не дано. Что же может удержать поэта, уже стоящего на пороге, на самом краю времени? Разве что песня, посланная вслед…

— Я должна его увидеть! — Всеслава решительно плеснула в разгоряченное лицо водой и начала одеваться.

— Это очень опасно! — попыталась ее удержать Диляра. — Там слишком много чужаков из хазарского стана. Батюшка даже мне запретил туда ходить.

Но Всеслава ее не слушала:

— Я по вашему обычаю закрою лицо.

Она чувствовала, что иначе нельзя. Если она не попытается сейчас отогнать смерть от Давида бен Иегуды, она никогда не увидит Неждана.

В саду и на террасе мужской половины дома было не протолкнуться. Кажется, все хазарские купцы и вельможи, по тем или иным делам задержавшиеся в Булгаре, пришли в дом хана Азамата выразить слова сочувствия старшему Ашина и поддержать его в беде. Тем не менее, Всеславу никто не попытался остановить, только хан Азамат глянул на девушку потрясенным взглядом, но ничего не сказал.

Давид бен Иегуда полулежал, опираясь на высоко поднятые, забрызганные кровью подушки, чуть наклонившись в правую сторону, точно так же, как в ее сне. Над ним с подносом, наполненным принесенным из подвала льдом, суетился Рахим. Еще один слуга безостановочно махал опахалом, пытаясь немного разогнать зной. Лекарь у окна готовил какое-то снадобье. Как и люди в переднем покое, слуги и врач не обратили на княжну никакого внимания, точно покрывало, которое она накинула, не только прятало ее лицо, но и делало ее невидимой.

Поскольку Всеслава видела Давида бен Иегуду всего неделю назад, в день их с отцом прибытия, ее поразило, насколько он осунулся и побледнел. Его точеное лицо походило на безжизненную восковую маску. Перетянутые жгутами чуть выше локтя руки, казалось, совсем утратили плоть, плечи поникли, а впалая грудь под узорчатой шелковой рубахой вздымалась часто и тяжело. Сабля и саз висели у изголовья, тщетно ожидая, когда к ним прикоснется знакомая рука.

Всеслава набралась храбрости, сняла саз со стены, обняла выпуклый деревянный корпус, тронула струны. А затем вслед за струнами запела, как не певала никогда. Так прощается со своими родными избранница, предназначенная в жертву бессмертным богам, так обращается к небесам воин, точно знающий, что не переживет этот бой, так созывает духов кудесник, не надеющийся вернуться из своих запредельных странствий в человеческий мир. Всеслава почти не думала о словах: звуки чужой речи изливались из уст помимо рассудка, ее голосовые складки колыхал мощный воздушный поток. Привычно направляемый грудными и брюшными мышцами, отраженный куполом нёба, высота которого, казалось, превосходила своды всех храмов и теремов, он посылал в полет, нет, не просто звук, а саму ее душу.

Стоит ли говорить, что выбор девушки пал на песню о дикой яблоне, единственное творение юного поэта, которое ей довелось услышать и постичь. Смысл вдохновенных стихов неожиданно открылся для нее. В этот наполненный звуками миг озарения, в незабываемые мгновения истинного бытия Всеслава осознала, что вещий сердцем Давид бен Иегуда сложил свою песню о ней. Все эти годы она, точно молодое деревцо, росла и поднималась, окруженная теплом и заботой, согретая нежными лучами солнца, укрытая пуховой периной яблоневого цвета и пушистых снегов, зачарованная бубном кудесника, навевавшим грезы и сны о любви.

Но вот прозвучала соловьиная трель, и сон улетел прочь, спала пелена, и оказалось, что кругом лишь дремучий дикий лес, в котором юной яблоне угрожает и топор дровосека, и клыки секача, и буйный ветер, грозящий все изломать и загубить. И бежать бы из леса прочь, взвиться бы под небеса к самому солнцу легкокрылой птицей, но дереву без корней не жить. Хорошо еще крепко держит мать сыра земля, и добрый родник, мечтающий донести свои воды до далекого моря, говорит, все будет хорошо, не бойся, и ярое солнце согревает своими лучами.

Близко-близко солнце, но потянись, лучи лишь обожгут текучим золотом и скроются за черной тучей, и родник уйдет вглубь земли, его путь не предугадать. И только где-то в ветвях останется петь соловей, смертельно раненный острой колючкой. И прервать бы эту песнь боли и муки, но едва оборвется звук, все поглотят холод и тьма: солнце погаснет, остановится бег родника, застынут помертвелые заледеневшие ветви. Ибо песня — это жизнь, а жизнь — это любовь, а любовь — величайшая сила, что приводит в движение мир.

— Пожалуйста! Спой еще! — Давид бен Иегуда, приподнявшись на подушках, смотрел на Всеславу, не отводя глаз. Рахим и лекарь с благоговейным ужасом застыли рядом.

Порвавшая на время связь с этим миром Всеслава не сразу сумела его услышать, но каким-то вещим чутьем осознала, что ритм дыхания юноши сделался иным. Оставив гибельные дали, Давид бен Иегуда дышал ровно и глубоко в такт своей песне.

Хотя от пережитого и перечувствованного, Всеслава едва держалась на ногах, отказать в просьбе она не смогла и умолкла, лишь когда юноша погрузился в глубокий, оздоровляющий сон. Припадок миновал, сердцебиение восстановилось, слабость и лихорадка отступили прочь.

Едва не выронив из рук саз — преданный Рахим в последний момент успел подхватить хозяйское сокровище, княжна поправила промокшее от слез покрывало и, шатаясь, побрела к выходу. Там ее уже ждал хан Азамат. Все люди, пришедшие проститься с юным сыном тархана, смотрели на нее. Затуманенный взор девушки встречал взгляды черных глаз, карих, бархатно-вишневых, зеленовато-ореховых, золотисто-медовых. А потом ее обожгла морозным пламенем