пока мы сидели и смотрели спектакль «Овод», все окоченели и пальцев совершенно не чувствовали. После представления должен был быть обед. Мы почти не смотрели на сцену. Каждый думал о предстоящем обеде. Зрители выглядели ужасно. Лица одутловатые, под глазами белые мешки. В глазах голодный блеск. Ноги стучат друг о друга от холода.

Наконец, спектакль окончился. Артисты, вероятно, сильно замерзшие, так как играли в одних платьицах, а мороз в театре был никак не меньше 20 градусов, ушли со сцены. Занавес опустился, и зрители хлынули к выходу. У дверей в столовую мгновенно выстроилась очередь.

Обед получили не сразу, пришлось долго ждать на лестнице. Там было еще холоднее от сильного сквозняка. Мы все стояли, тесно прижавшись к друг другу, и думали только об одном – скорее бы обед…

Стояли и мерзли долго. Наконец двери отворились и нас впустили. Столы были накрыты белыми скатертями, везде чисто, но холодно. Обед был замечательный! Мы получили тарелку супа-лапши, 150 г пшенной каши с соусом, 50 г хлеба и соевое желе 50 г. Мы забыли все, и стужу и боль в ногах от долгого стояния. Все жадно поглощали пищу, усердно облизывая тарелки.

Домой пришла в шесть часов. Настроение сразу упало. Дома холодно. Дров нет. Вода везде замерзла. Придется брать из проруби на Мойке. Брезговать не приходится. Мама лежит больная и, вероятно, хочет есть. Я ей принесла 25 г хлеба и 25 г желе. Она очень рада. И я очень рада, а все равно голодная как волк [В. П-н].

«Тов. А. А. Жданову, уважаемому и любимому вождю нашего города Ленина! Обращаюсь Вам с большой просьбой, помогите…

Я получал продовольственную карточку рабочую, но теперь дали продовольственную карточку служащего. Работаю в сыром холодном помещении за кладовщика и чернорабочего.

Уроженец города Пушкина с 1882 года. С Октябрьской революции работал шофером в гараже Петрогубисполкома, обслуживал членов советского правительства до самого отъезда в Москву, имел благодарности и денежные вознаграждения от тов. Елизарова, первого наркома путей сообщения. Имею двух детей, сына и дочь, которая находится сейчас на фронте, и даже зятя военврача, которые борются с бандитами Гитлера…

Неужели я, работая в городе Ленина, не заслужил себе кусок хлеба, который от меня отняли. Прошу вашего содействия.

Беспартийный большевик и бывший шофер гаража Петрогубисполкома.

6 января 1942 г.».

7 января 1942 года

Завод уже двое суток работает. Дали ток [М. К.].

8 января 1942 года

Приближается гибель. Макар Григорьевич совсем плох. У меня начинают пухнуть ноги. Они как свинцовые, и для того чтобы дойти до службы (а это всего 150 метров), требуется много сил.

Сегодня ели болтушку, состоявшую из воды и жмыха. Кроме этого, еще драгоценность – свой паек хлеба. Я себя ловил на том, что стою в очереди в лавке за своим кусочком хлеба и с жадностью смотрю на тех, кто получает хлеб на несколько человек. Выходит как-то много! Наша столовая кормит щами из хряпы и воды, а также кашей из жмыха. И за этой пищей драка. Бесконечные очереди, облизывание тарелок – в чем участвую и я. Если добавить ужасную грязь, отсутствие тарелок (не более 20–25 на всю столовую), вырывание другу у друга этих грязных тарелок, полное отсутствие ложек и лакание этих несчастных щей (без намека жира, так как они состоят только из воды и хряпы) прямо из грязных тарелок, то можно себе представить весь ужас нашего положения, весь ужас блокады. <…>

Сегодня заглянул в багажную кладовую на Финляндском вокзале – там набито не менее сотни трупов. <…>

У меня апатия ко всему и тяжелая тоска по своему дому, по Гатчине. Вспоминается мой маленький, никогда не забываемый сыночек Вадик, бедненький, его могилку, наверное, разорили [А. А.].

9 января 1942 года

Ленинград питался дальнепривозным углем. Уже в августе прекратился подвоз, жгли запасы. Затем стали собирать с мелких точек, оставляя без топлива рестораны, больницы, мелкие и крупные заводы, госпитали, дома.

Все свозилось на электростанции. Где можно – железнодорожным транспортом, где – трамваем, а где – автомашинами. Уголь стал для Ленинграда как хлеб, и вот его оставалось все меньше, наконец, станция остановилась полностью. Военные заводы встали. Резко снизилось изготовление снарядов и других боеприпасов, войска, находящиеся внутри кольца, получают все меньше боеприпасов. Торфопредприятия, находящиеся внутри кольца, лесозаготовительные бригады с огромным напряжением обеспечивают торфом и дровами 5-ю ГЭС[48], чьи котлы готовы принимать такое топливо. 1-я станция дожигает последний уголь и скоро перейдет на консервацию. Мощности едва хватает на хлебозаводы, водопровод и некоторые пищевые предприятия. Иногда выключаются и они. <…>

Филя[49] через горком партии предложил выехать. Звонили об этом. Решил остаться. Уехали: Парижский, Абрамович, Неплох, Шиндерей, Емельянов[50] еле ходит. Говорит с трудом, изменился до неузнаваемости.

Шестого умер К-в. Вот уже трое суток мы не можем отвезти его даже к заводоуправлению в сарай. Ему крысы выели глаза, съели нос, труп разлагается, но это никого не беспокоит. Чувства у всех настолько притуплены, что только собственная жизнь занимает мозг [Л. Х-в].

«Многоуважаемый Алексей Александрович![51]

Тысячу раз прошу извинений за мое беспокойство к Вам. Я знаю, что Вам не до меня сейчас, что Вы очень заняты, сознаю, что я даже делаю чуть ли не преступление, беспокоя Вас, но умоляю Вас, прочтите мое письмо. Это меня заставляет беспокоить Вас опухший и голодный ребенок, которого еще может быть можно спасти от смерти.

Везде и всюду я предлагала свои руки, но все оказалось напрасно. Помочь хоть чем-нибудь своему ребенку я бессильна.

Не так давно я Вас беспокоила по поводу эвакуации и приношу Вам великую благодарность, что Вы оказали содействие, но получить эвакуационное удостоверение мне стоило больших трудов, его я не получила. Мне дали такие телефоны, по которым я звонила четыре дня, но без успеха, но все-таки я попала к Бажанову, который записал меня, но ничего положительного не сказал, может быть, будем ехать, а может быть, и нет – придете справиться, но справиться оказалось очень трудно. Я не могла добиться ничего. Я присоединилась к заводской организации. 5 декабря я уехала из города, довезли 50 км, просидели до 15 декабря, а 15 декабря нас вернули обратно в город, и вот опять я вынуждена беспокоить Вас, Алексей Александрович, не примите это ни за нахальство, ни за привязчивость, что я Вас беспокою, а вот рядом лежит больной голодный ребенок. Я хотела обратиться