Сомов даже приподнялся на локоть.

— Теперь, когда я читаю о том, что мир сбесился, что отцы, отчимы, дяди, братья насилуют своих младших дочерей и мальчиков, я знаю, как это делается, почему младшие сами идут на это… Да, деньги взбесили человеческое нутро: сестры продают сестер за деньги, братья не брезгуют малышами… Иногда я спрашиваю себя, почему Бог не видит этого? Ведь я одна из тех… падших.

— Странно, но в тебе говорит нравственность… Значит, ты не падшая женщина. Ты просто результат происходящего…

Сомов перелез через Ларису к телефону. Жестким пальцем набрал номер.

— Федоровский? Беспокоит Сомов. Воронцов прав. Да, я согласен. Я поеду во Францию. Да, и в Канны поеду…

59

Париж встретил серым, невзрачным днем — шел дождь со снегом; во Франции Сомов бывал и раньше, когда, находясь в разных должностных рангах, сопровождал официальные поездки первых лиц государства. Как человек деловой и рациональный, он редко восхищался красотой города, его не тянуло в музеи, в театры — он довольствовался рестораном гостиницы, тем официальным окружением, которое было вокруг него.

Гостиница была заказана, и Сомов, не успев еще толком расположиться, вдруг оказался в руках господина Эдберга; Эдберг сначала позвонил, а затем явился собственной персоной, модно одетый, в длинном теплом плаще. «Такие же, — подумал почему-то Сомов, — вероятно, носили гитлеровские офицеры». Эдберг был раскованно-радушен, изыскан в обхождении.

— Нет, это так не пойдет. В официальных поездках вы не могли видеть настоящего Парижа! Официоз: приемы, банкеты — все по верхам, лакировка… А вы должны знать Париж как он есть… чрево города с его музыкантами, художниками и другим сбродом. Простой люд интереснее, чем правительственные чиновники. Они повсюду одинаковы: сухие и чванливые… Да, жизнь, господин Сомов, познается снизу, где все открыто и просто, а, как известно, в простоте рождается сама красота!..

И господин Эдберг потащил Сомова смотреть город. Сомов сопротивлялся, но вскоре плюнул на все и сдался. И вот они стояли у воспетого Виктором Гюго собора Нотр-Дам.

— Ему более восьмисот лет, — с воодушевлением говорил Эдберг, — восемьсот лет… Да, Париж — это не город, а целый мир. Здесь рождались революции, отсюда исходили всякие идеи, и демократии, и социализма…

И он обратил внимание Сомова на то, что Нотр-Дам — действующий собор…

Потом они подошли к небольшой круглой бронзовой плите, что на площади перед собором. Именно отсюда начинался отсчет расстояний во Франции.

— На все четыре стороны, — засмеялся господин Эдберг.

Каменные ступени вели вниз, к реке Сене. Постояли на набережной, подышав сырым воздухом.

На том же острове Сите, где Нотр-Дам, готическое чудо — Дворец правосудия.

— На месте бывшего королевского дворца, — особо заметил господин Эдберг.

Часовня Сент-Шапель. Ее построили по приказу короля Людовика Святого. Рядом каменные башни старинной тюрьмы Консьержери. Одна из них называется Часовая (там в Париже впервые установили часы), другая — башня Говорун. В Средние века в ней пытками развязывали языки заключенным.

— Здесь, между прочим, провела последние дни перед казнью королева Мария-Антуанетта…

Но Сомов уже не слушал красноречивого гида. После теплой гостиницы он заметно продрог, и господин Эдберг, напомнив, что в это время для Парижа такая погода обычная, все же сжалился и затащил Сомова в маленький ресторанчик перехватить по стаканчику вина. Сомов был рад согреться. Они сидели за маленьким столиком, незаметно переходя на деловые разговоры. Собственно, Сомов знал, чего от него ждали, он достал из нагрудного кармана бумагу, где был список военной техники и вооружений, которые предлагались фирме, в лице господина Эдберга.

— Это славно, — пробежав глазами список, приятно волнуясь, заметил Эдберг. — Очень даже славно…

— Интересно. — Сомов добродушно смерил взглядом лощеное лицо господина Эдберга. — Куда пойдут эти деликатесы, если не секрет? Югославия? Ближний Восток? Или еще куда-то?

Господин Эдберг кисловато сощурился.

— Я же не спрашиваю, куда вы будете девать доллары, полученные от нас… Зачем вам знать, куда улетят самолетики — нервы будут спокойны, господин Сомов! Иногда бывает важнее многое не знать, поверьте мне… Это вам говорит человек знающий, в прошлом военный атташе.

Они вышли на улицу. Эдберг был как никогда великодушен: видимо, считал, что сделка, которую он проворачивал, была на мази.

Задрав восхищенно голову, он продекламировал:

— В прошлом — церковь Лувр. В настоящем — выдающийся музей Лувр, где хранятся шедевры мирового искусства: Венера Милосская, портрет Моны Лизы…

Эдберг нес невыносимую банальщину.

На площади Согласия, откуда открывалась перспектива Елисейских Полей — самая знаменитая, парадная улица, летом к тому же утопающая в зелени, Эдберг не преминул напомнить, что неподалеку резиденция главы государства — Елисейский дворец…

Сомов устал от господина Эдберга. Он рвался в теплую гостиницу: и этот человек еще был военным!..

Господин Эдберг не был чистокровным французом, но мог заболтать любого. Хуже того — сейчас он был похож на клерка, которому посчастливилось случайно отхватить на приеме щедрые чаевые…

Сомов не поехал в Канны. Оттуда позвонил представитель Федоровского и сказал, что тот просил заключить договор с известным кинорежиссером на производство некоего совместного фильма. Фирма выступала спонсором.

Кинорежиссер находился в Ницце и ждал Сомова. В этот же день Валерий Петрович выехал на Лазурный берег.

Кинорежиссер, лет тридцати пяти, тонкий, изящный, был в полосатом свитере. Сомов видел его в каком-то фильме, где он выступал актером. Фильм ему тогда не понравился, возможно, потому, что в нем было много никчемной зауми и секса. Но времена менялись, и русские кинотеатры теперь ломились от такой продукции.

Сомов весьма быстро обговорил все пункты договора, так как кинорежиссер сносно говорил по-русски — в свою пору он, оказывается, стажировался на «Мосфильме». Но оставались какие-то мелочи, которые необходимо было утрясти, и Сомов вынужден был задержаться в Ницце.

Номер у кинорежиссера был двухместный, и он остался до утра…

Все было бы хорошо, если бы не богемная режиссерская натура. Все разговоры киношник сводил к гомосексуализму, что вызывало у Сомова раздражение. Режиссер, находясь в Ницце, превосходно знал перечень интимных товаров, продающихся в секс-шопах русской столицы: кремы, смазки, эротические наборы, вибраторы, о том, как их подбирать и эксплуатировать…

«Ну зачем ему все это? — думал по своей наивности Сомов. — Неужели на этом держится кино?»

В то же время кинорежиссер был очень огорчен, узнав, что Сомов совершенно не осведомлен о том, что в Москве, в театре мимики и жеста, проходит конференция голубых глухонемых, приехавших со всей матушки России…

— Россия проснулась, — по-обезьяньи жестикулируя, говорил кинорежиссер. — И я уверен, что сейчас как никогда необходим фильм о ваших секс-меньшинствах.