мае вместе с телохранителем расстрелян Вата, исчез Лысый, убит Старук…

И вот автомобиль БМВ на скорости столкнулся со встречным КамАЗом. Пуля получил тяжелейшую травму… Хирурги, вызванные даже из Белоруссии, так и не спасли «авторитета». Хоронили Пулю по высшему классу… Сотни сверкающих автомашин, тысяча любопытных и непонимающих людей.

За Буней смерть приближалась к Шухману. Тот знал подробности смерти Буни от своего телохранителя, бывшего работника милиции станции Киев-Дарница. Играя под интеллигента, Шухман вышел на грозного главаря по кличке Кисель. Он присутствовал на сходках киселевской бригады, проходивших в видеозале на Московской площади и возле кафе «Сатурн» в Голосеевском парке. Поговаривали даже, что Шухман выступал там в роли третейского судьи…

Но говорили и другое — что Кисель особо не жаловал Шухмана, хотя тот, пользуясь его авторитетом, принимал многочисленных просителей: замолвить словцо, снизить ставку «налога», уберечь от «наезда», разрешить миром спорный вопрос.

— Шухман в этом смысле был виртуозным актером, — негромко, басовито говорил Ворон. — Он легко брался улаживать чужие дела. Но всегда набивал себе цену. «Наезжали», мол, не те, на кого думали. «Наезжали» люди покруче. Но благодаря ему, Шухману! — Ворон улыбался. — И какой-нибудь коммерсант, раскошелившись, уже дорожил своими «связями» и, конечно, работал на Шухмана, который половиной дохода делился с Киселем.

Мазоня молча, сосредоточенно слушал Ворона. Он словно чего-то не понимал: почему же в такой короткий срок обезглавлены сильные, неординарные фигуры? Взаимные территориальные претензии? Борьба за власть?

Конечно, Киев не волжский город, где все как на ладони…

Ворон насчет этого думал просто:

— Стало тесно. Теперь появится коммерческая точка — на нее, как тараканы, «наезды» за «наездами». Одна группа, другая… То люди Ткача, то Киселя, то Татарина.

Ворон выжидательно взглянул на хмурного Мазоню.

— Вместо Пули теперь в «авторитетах» Ткач. Одни говорят, что он до Пули не тянет, а я скажу свое мнение: он по мне — натура добротная.

И все же, как думал Мазоня, Ворон то ли чего-то не договаривает, то ли просто мелко плавает — не хватает аналитической жилки.

Мазоню волновали какие-то другие глубинные течения, которых он не ведал, но которые меняли саму природу уголовного мира: беспредел, захлестнувший и эту сферу, когда никакие «воровские» или другие законы не играли уже своей роли, стал грозным символом нового уголовного пространства. Повсеместно отрекались от жизненных устоев даже ветераны блатного мира…

Мазоня подумал: «Начались жестокие игры…»

И в этих играх он прежде всего пытался представить себя, определить свое место… Ворон еще раньше говорил ему о том, что в Киев нахлынули московские боевики — вынудила российская милиция.

А может, зря, рановато он взялся за городские рынки? Может, это временное благостное затишье — лишь предвестник бури? Этот вопрос его мучил уже давно. Странно, что московский клан так мило уступил ему рынки и молчит, словно ничего не случилось. Чем кончится это выжидание? Мазоня, конечно, готовился к схватке и верил в то, что выиграет… Но выиграет ли? Он уже налаживал свою систему информации, главным образом, через зону. А оттуда его уже не раз туманно предупреждали… Возможно, ему стоило довольствоваться малым и, как страусу, спрятать голову в песок… Но тогда он не был бы Мазоней! Как говорил Хлыст: подыхать, так с музыкой!

Он все держал в себе. Никто из его соратников не знал о том, что знал он и о чем он думал; если, конечно, соратники не имели свою «службу информации».

Мазоня подвинулся к Ворону, невозмутимо положил руку на его плечо.

— Опять ересь?..

Тот его не понял, поднял голову.

— Задурили, — незлобно бросил Мазоня и встал, что означало — они с Федором Скирдой уезжали.

Уже в машине Мазоня дал себе команду расслабиться. Всю дорогу молчали, и Федор, навряд ли что понявший из рассказа Ворона, старался не мешать шефу слушать музыку.

Но Мазоня не только слушал музыку. Он думал о прошлом. О судьбе Хозяина, о том «беспредельном» пути, который он сам выбрал для себя…

62

Мазоня обещал поделиться киевскими товарами. Он понимал, что, возможно, перегнул палку, так как все чаще и чаще до него доходило недовольство шакалов.

Из верных источников он знал, что среди шакалов нарастала свора — Сердюка обвиняли, что он продался Мазоне и при этом продал всех, а теперь обслуживает Мазоню, как дешевая проститутка.

Наезды на Сердюка ничего хорошего Мазоне не обещали; если начнется разлад, то он мутными потоками поплывет по расщелинам, и кто знает, чем это кончится…

Еще будучи «паханом» в зоне, он пресекал свары в зародыше: для этого у него были специально подготовленные кореша, кровно преданные ему. Мазоня пожалел о Сиксоте: он был сейчас нужен позарез, так как при всей своей дешевке был великолепным сексотом.

Он даже поинтересовался о нем у подполковника Митрофанова. Тот обещал навести справки. Действительно, Сиксота пожалели и отправили в другой город: там на следствии Сиксот городил всякую чушь, и его поначалу положили в психушку, а потом, поняв, что за его плечами нет ничего, кроме болтовни, выбросили на улицу: Сиксот уехал к каким-то своим родичам на Кубань и там пропал без вести, как иголка в сене…

Мазоня еще раз выругался в его адрес и забыл о нем.

Покумекав так и сяк, Мазоня пришел к выводу, что нужна встреча с Сердюком. Сердюк увиливал под всякими предлогами, и Мазоня обозлился: дурак, для него же… В конце концов решили снова повстречаться, как и прежде, у знакомого лесника.

Мазоня задержался: по дороге забарахлила машина и пришлось с ней повозиться. На этот раз Мазоня почему-то был осторожен: с ним был Зыбуля. Зыбуля был с автоматом «Узи», и высадил его Мазоня недалеко от дома лесника, где тот должен был нести наружное наблюдение. Так, на всякий случай — береженого Бог бережет…

Сердюк был немного не в себе, но Мазоня не обращал внимания на его переживания и даже на то, что тот почти не пил, ссылаясь на головную боль; сам Мазоня выпил две рюмки подряд и, похрустывая огурцом, косился на третью. Он отодвинул от себя блюдо с грибами, — травятся сейчас грибочками, травятся, — и, вглядываясь в небритое пожелтевшее лицо Сердюка, медленно сказал:

— Кореша мы и таиться нам нечего. Кто мутит воду?

Сердюк с досадой посмотрел на Мазоню.

— Преувеличиваешь.

— Нюх меня еще не обманывал.

— Гонят, конечно… Вроде как не все получилось по уговору. Хитро отжали нас, по-умному.

— Если что не так, я готов рынки разделить пополам.

— Да все так, — вяло заметил Сердюк, уходя от прямого разговора.