Сомов дня два повозился дома, на даче. Но он привык к активной жизни и выдержать недельный отпуск, который дал ему Воронцов, было трудно — в конце концов он сам пришел к Воронцову…

Тот был в наилучшем расположении духа.

— Понимаю. Это как ломовая лошадь. Стоит ей постоять в конюшне без дела, как сразу отекают ноги. Что-то подобное и у человека.

Почти всех, кто уходил из правительства в коммерческие структуры, принимал сам президент. Он за этим следил ревниво.

Воронцов взял трубку и набрал номер помощника президента. Президент был на месте, и помощник обещал тут же позвонить. Пока болтали о том о сем, вспоминая былую номенклатурную жизнь, помощник доложил президенту и отзвонился Воронцову:

— Понимаешь, должен огорчить. Президент Сомова принять не может. Да, видимо, и не хочет.

— Да, собственно, это и необязательно, — заметил с ленцой Воронцов. — Жми к Федоровскому. Там все о’кей!

В этот же день Сомов оформился на новом месте. Кабинет, который ему предоставили, был просторный и светлый, обставленный со вкусом и по-домашнему.

Федоровский, придирчиво осмотрев его новое пристанище, снисходительно заметил:

— Ну, что же… залез в кузов… поехали…

В этот же вечер Сомов и генерал Винокуров по старой привычке, захватив хорошие веники, уехали в Сандуны.

61

Как всегда, в один и тот же день, в одно и то же время в ресторане «Русь» открывались массивные резные двери, и мясистый надменно-вежливый швейцар в низком поклоне пропускал особых посетителей. Ими были лидеры Мазони. Сам Мазоня приезжал с некоторым опозданием, когда боевики, выделенные для охраны, занимали надлежащие места, а перед рестораном на бывшей купеческой площади, вымощенной булыжником, скапливались дорогие роскошные машины, сплошь иномарки. Одно это говорило о том, что синдикат Мазони процветал: и кое-кто не без основания называл его мафию империей, а самого Мазоню будущим императором огромного региона.

Мазоня, конечно, понимал свои возможности и свою нарастающую силу. То, к чему он стремился все эти годы, дало неплохие результаты, и теперь он, собственно, мог и немного расслабиться… Но больше всего Мазоня боялся именно этого. Расслабиться — значит, потерять форму. Расслабишься сам, дашь повод другим — начнется общее расслабление…

И потому Мазоня был по-прежнему жестким: цепкий взгляд зеленых кошачьих глаз, выдававших в нем незаурядный склад характера, насквозь «дырявил» лидера, который, обычно, докладывал ему на сходняке о делах своей блатной епархии.

Мазоня только что выслушал Душмана — у бачков тишь и благодать: дело свое делали, и бабки текли веселым ручейком в «общак». Бачки постепенно сравнялись со всеми, признав Мазоню своим единственным владыкой; да и куш, который они делили между собой, всех устраивал — Мазоня не жадничал, давал возможность бачкам жить так, как они хотели; казалось бы, лучшего и не придумаешь… Но Мазоня в словах Душмана уловил подвох: зажираются бачки, а это плохо. Когда кот жиреет, он перестает мышей ловить. Надо как-то встряхнуть бачков. Но как… Этого пока и сам Мазоня не знал. Но мысль, что бачков следует как-то встряхнуть, глубоко застряла в нем.

На этот раз Мазоня совсем не пил, не считая рюмки водки для поднятия настроения.

Тонкий худой очкарик, адвокат Якуб, докладывал об «общаке», и Мазоня, вспомнив приезд блатарей из зоны, был и тут удовлетворен складывающимися отношениями: в зоне считали, что Мазоня поступил по-божески; тугрики, которые ощутили «паханы», подняли Мазоню на ступень выше, так как он не забыл «братство».

На городских рынках тоже налаживалось. Они были под особым наблюдением Мазони. Главное, решил про себя Мазоня, это порядок: колхозные бабки на рынке больше всего боятся за свои корзинки. Мелкий спекулянт, перекупщик, по психологии не хуже колхозной бабки — он сейчас больше всего боится не упорядоченный рэкет, а базарную анархию, когда, глядишь, тебе и голову проломят и на тот свет запросто пошлют… Когда на рынке бесконечные разборки уголовных конкурентов, здесь уж не до торговли.

Барсук где-то отсиживался… А Федор Скирда, хозяин рынков, усек желание Мазони: на городских рынках новая уголовная власть давала послабление…

Милиция, которая наводила здесь порядок от имени государства, тоже была смекалиста: лучше уж пусть будет тихо, чем бесконечная стрельба…

…Сходняк был кисловатый. Не было на нем каких-то разборов и выяснений, не было и накачки; возможно, потому что механизм отладился и многие мелкие конфликты сгладились; возможно, нечего стало делить, так как сильная рука Мазони все разделила…

Именно поэтому Мазоня, получив от Зыбули известие о киевском гонце, сходняк передал Мишке Кошелю, а сам с грузным Федором Скирдой поехал на секретную встречу с киевлянами.

С Киевом завязывался тугой узел. Из Турции, Польши и Германии валом пошли заморские товары, и коммерческие лавки Мазони с каждым днем наращивали оборот.

— Киевлян нам сам Бог послал, — как-то на сходняке заявил Мазоня. — Сейчас окурка-то на дороге не найдешь… а тут прямо привалило.

Все с ним были согласны. Но Мазоню волновали не только товары: он почему-то пристально следил за криминальным Киевом…

Мазоня и Федор Скирда поехали к Ворону на квартиру, где тот остановился. Ворон ждал их, приготовив водки. Но Мазоня наотрез отказался: не могу, сыт по горло.

И все же немного выпили, так, чтобы развязались языки. Торговые делишки обсудили быстро — здесь все было на мази: никто друг друга не подводил. Мазоня все же поинтересовался уходом лучших людей Киева: что-то много событий непредсказуемых…

Ворон от Мазони и не таился: вот, мол, Пулю Господь Бог прибрал…

— Как же прибрал? — непонятливо удивился Мазоня. — Это же такой мужик…

Пуля — именитый киевский авторитет.

Ворон искоса, спокойно взглянув на Мазоню, взял стакан с водкой, выпил для храбрости и стал рассказывать…

Пуля вернулся из заключения под аплодисменты: если верить слухам, ему преподнесли презент — мешок денег. Вернулся он вовремя: в уголовных кругах Киева назревал конфликт — пересматривались границы сфер влияния преступной конъюнктуры. Сложились две мощные группировки — славянская и кавказская, со своими «ЦК», «общаком» и целой системой руководства. Пуля, пожалуй, был единственным, у кого был незапятнанный «послужной список», к тому же он имел крепкое влияние на коррумпированную номенклатуру и теневиков. На свободе Пулю ждали, как человека, способного быть третейским судьей…

Но с приходом Пули в элите киевской мафии вдруг пошли непонятные доселе убийства. Может быть, с ним они и не были связаны, но сразу был убит Буня (Игорь Залевский), один из важных руководителей киевского преступного мира. Он был буквально изрешечен на глазах двух дочерей у дверей собственной квартиры. В декабре задушен Слепой. В