- К-казимиричи мне, - наконец выдохнул он зло, - они мне… н-не просто!.. Они… з-защитник я им!

- А тебя-то? Тебя-то кто защитит? - всплеснул руками Иван Владиславич. - Ты-то у нас один!

Роман ненавидел, когда ему в чём-то перечили или указывали на ошибки. Вскрикнув, он рывком приподнялся, замахнулся на бояр - и со стоном рухнул обратно на ложе. Сквозь повязку на плече проступила кровь.

Бояре скопом ринулись вон. Послышались крики - звали лекарей. Последним вышел Демьян - он всё ждал, что князь вот-вот окликнет его, прикажет что-нибудь. Не зря же повелел быть подле!

Епископ Пелко пришёл почти сразу. Только-только отхлынула боль, лекарь ещё возился у постели, когда он возник на пороге - строгий, сухопарый, сосредоточенно-торжественный. Лекарь мигом заторопился, подхватил свои пожитки и мышью шмыгнул вон. Роман мутным от недавней боли взором отчуждённо посмотрел на епископа. Ни одна жилка не дрогнула у него на лице, когда Пелко благословил его по католическому обычаю.

- Денно и нощно молятся все в Кракове за твоё здоровье, князь Роман, - молвил он, подходя к ложу. - Княгиня Елена глаз не смыкала, всё о тебе печалилась. Я сам молил Господа, дабы сохранил Он тебе жизнь.

Опасаясь говорить, Роман только кивнул. Взор его стал пристальнее.

- Тяжкие времена настали, - епископ подошёл ближе. - Не стало в людях мира. Брат идёт на брата, сын на отца. Стрый у сыновцев последнее отбирает, не жалеет сирот. А того не ведает злокозненный Мешко, что уж пятнадцать лет, как есть у князя Казимира и рода его священное право - отец сыну, а не брату передаёт стол.

Роман опять кивнул, бережа дыхание.

- А посему правда Божья на нашей стороне, - воздел палец Пелко. - И сгинет злокозненный Мешко, и расточится воинство его. И кто не с нами, тому гореть в геенне огненной и удел их - тлен и пепел.

Хорошо говорил епископ, но увлёкся, словно не раненого пришёл проведать, а вещал с амвона кафедрального собора. У Романа от тугой повязки спирало дыхание. Хотелось спать, тупо ныли нога и грудь. Голос Пелко неприятно звенел в ушах.

- А я, - так тихо, что метавший громы и молнии епископ не сразу понял, произнёс он, - а ко мне почто пожаловал, епископ?

- Ты нужен Кракову, - споткнувшись на полуслове, ответил Пелко. - Без тебя не выстоит древний город, падут стены его, и враг раскинет свой стан на пепелище его. Силён ты. Боится тебя Мешко, а рать княгини стоит за тебя. Защити город, соблюди нашу землю. Тогда и себе добудешь всё, что ни пожелаешь.

На многое намекал епископ, заманивал сладким посулом, который, конечно, никто не собирался исполнять.

Роман молчал, полуприкрыв глаза. Потом пошевелился на ложе.

- С дружиной поговорю, - наклонившись, услышал из его уст епископ, - како бояре мои порешат, так и сделаю.

Это было в княжьем непременном обычае - обо всём советоваться с думцами. Так делал Казимир, так делали все. Откуда было знать Пелко, епископу краковскому, что давно уже в подобных делах Роман решал всё сам. Но давать скорого ответа не хотел. Решил переждать, как всё повернётся.

Пелко обещал прийти на другой день, но ночью рана князя воспалилась, и бояре решили везти Романа во Владимир-Волынский. С плачем и страхом провожала его Елена Ростиславовна. Со дня на день ожидала она под стенами Кракова Мечиславовы полки, а её единственный защитник лежит пластом. Кто защитит её и её малолетних детей, когда придёт Мешко?

Не знала Елена, что князь Мечислав менее всего помышлял в тот день о войне. В тот час, когда епископ беседовал с Романом, Мешко, глотая слёзы, стоял над телом порубленного в битве при Мозгаве сына Болеслава.

В дороге Роману стало совсем худо. Под Червенем дружина ненадолго задержалась - пережидали распутицу и лихорадку, начавшуюся у князя. Рана на ноге подживала, но медленно, а плечо воспалилось и гноилось. Несколько дней Роман метался в жару, бредил, что-то шептал пересохшими губами. Согнанные со всего города знахари не отходили от него день и ночь. В пяти червенских храмах шли молебны за здоровье князя.

На вторую седьмицу только спал жар, и, тронувшись в путь, дружина прибыла во Владимир сразу после Покрова.

День был серый, неуютный. Сеял мелкий колючий снежок. Земля смёрзлась грудами. Взбудораженный глухими вестями, наполненный страшными слухами город притих, как на похоронах. Любопытные озирались на княжью дружину, те, кто робел, крестились и спешили убраться подальше.

Накануне в терем прискакал Демьян, доложил княгине о ране князя. Не спавшая всю ночь Предслава выскочила на крыльцо и, увидев носилки, которые бережно несли дружинники, заголосила, ломая руки. Ей тут же начали вторить мамки и сбежавшиеся холопки.

Роман поморщился от бабьего крика.

- Ишь, разоралась, ровно блаженная, - проворчал он. Роман не привык болеть. С ним прежде не случалось такого. Ранен был - стрелой, мечом да зверем дран. Один раз в сече ударили щитом, едва не выбив руку из плеча, в другой раз латной рукавицей наотмашь получил по лицу. Бывало, падал и ушибался, но, поднявшись, опять садился в седло. А тут третья седьмица на исходе, а он всё лежит пластом. Злило это князя - не привык он чувствовать себя слабым.

Дружинники с великим бережением внесли носилки в терем, уложили на подготовленную постель. Рядом засуетились мамки, зарёванная Предслава хрустела пальцами и путалась у всех под ногами.

- Ой, сокол ты мой ясный! Ой, ладушка! - причитала она. - Да встань-подымись на резвы ноженьки, да взгляни на меня очами светлыми! Ой, да что же с тобой приключилось-то?

Роман терпел, морщась, бабью возню. Стоны и всхлипывания Предславы раздражали. Эко, разобрало её!

- Подите все, - наконец не выдержал он. - Оставьте меня!

Мамки, пятясь, вытолкались вон. Оставшись с мужем наедине, Предслава заскулила, кусая губы, потом, не сдержавшись, завыла тоненько и рухнула на его постель.

- Будя, - скривился Роман, отталкивая её здоровой правой рукой. - Не покойник я. Погоди отпевать-то!

- Ой, да что же это деется? - Предслава подняла зарёванное лицо. - Ой, да на кого ж ты меня кинул?

- Будя! - вскипел Роман. Вскинулся и ©пять рухнул на постель, скрипя зубами. Предслава еле сдерживалась, чтобы не разреветься в голос. Сколько молилась она, сколько слёз выплакала, прося Богородицу, чтобы усмирила мужнин вспыльчивый нрав. Чего хотела, на то и налетела. Смирен Романко её, лежит пластом, руки поднять не может, да разве ж о том она мечтала? Разве думала, что суждено ей остаться горькой вдовой? И когда? Как раз когда на Руси так неспокойно!

Она так и сидела на лавочке у ложа, закрыв лицо руками и постанывая, и встрепенулась от негромкого голоса мужа:

- Почто воешь-то?

Не помня себя, Предслава бросилась к нему, рухнула перед постелью на колени.