ген. Л-в не имел времени для судебной работы. Все большие дела, как и при Селецком, по-прежнему возлагались на меня с предоставлением мне полной самостоятельности. За все время своего прокурорство-вания ген. Л-в ни одного разу не выступил в судебном заседании в роли обвинителя.

В Ростове, во временном военном суде, где разбирались наиболее громкие дела, обычно обвинял я, так что ростовская публика никогда и не слыхала о существовании ген. Л-ва. Заинтересованные лица, обращавшиеся ко мне со всякого рода просьбами, чрезвычайно удивлялись, когда я отсылал их к ген. Л-ву.

В таком щепетильном процессе, как Коврижкина, ген. Л-в не рискнул выявить свою физиономию и робко спрятался в кусты.

К слову сказать, этот государственный муж одно время уже был назначен управляющим отделом юстиции правительства всевеликого войска Донского, но отставка премьера ген. Алферова, помешала ему принять министерский портфель.

Ген. Петров, тоже своего донского корня, сын простого казака-землероба из станицы Семикаракорской, проявлял больше инициативы и обладал несравненно большей моральной силой.

Мне и ему приходилось провести этот процесс.

От Новочеркасска до Ростова около часа езды.

Поезд, курсировавший между этими пунктами, носил громкое название «Молния». В нем всегда возникала давка. Обитатели чиновного Новочеркасска, где торговля и раньше дышала на ладан, а теперь совсем умерла, за покупками всегда отправлялись в Ростов и набивались в вагоны наравне с военщиной, разъезжавшей по делам службы.

– Пожалуйте, г. полковник! – хриплым голосом проревел довольно грубоватый, толстолицый поручик в неопределенной форме, уступая мне свое место.

Я удивился такой необычной для того времени вежливости.

Но через пять минут и сам был не рад тому, что уселся на место поручика и заставил его перебраться на столик. Волей-неволей пришлось отвечать на его вопросы, назвать ему свою должность, столь не любимую офицерами, и упомянуть цель своего путешествия.

– Судить за убийство Рябовола? Да вы с ума сошли? – вдруг захрипел поручик, меняя тон и соскакивая со столика прямо на ноги пассажиров. – Да разве это можно? Господа, разве это можно?

Все молчали.

– Да им же награду надо дать. Так рассуждаем мы на фронте. А Рябоволов всяких стирать с лица земли надо. И Бычей. Политикой, черти, занимаются. Армия же должна быть вне политики. Наша политика: бей большевиков, восстанавливай Россию.

Не обращая внимания, что от него сторонятся даже офицеры самого некультурного вида, он выхватил из кармана френча номер «Вечернего Времени» и начал читать вслух погромную статью по адресу самостийников, уснащая чтение сочными ругательствами и дикими комментариями.

Я поспешил перебраться в вагон для членов правительства. В Ростове у нас вышло осложнение с помещением.

Квартирный вопрос здесь усложнился до крайности ввиду перехода сюда в августе всех центральных учреждений Доброволии, кроме деникинского штаба, разместившегося в г. Таганроге.

«Когда-нибудь Ростов будут посещать туристы, – писал в «Приазовском Крае»[242] Виктор Севский. – Город, в котором жила вся Россия. Улицы будут пестреть мраморными досками: «В этом доме на подоконнике спал Павел Николаевич Милюков», «В лифте этого дома нашел приют Леонид Собинов». Будет музей, в котором потомки соберут все достопримечательности нашего времени. «На этом табурете спала от часу до четырех балерина Гельцер, а с четырех до восьми писатель Гусев-Оренбургский». «Гардероб, в котором было общежитие членов кадетского съезда». «Скелет ростовца до уплотнения и после уплотнения». Утро в доме ростовца. Сам поднимается из-за письменного стола и кричит сыну: «Ваня, принеси лестницу: Григорий Петрович с книжного шкафа слезать будет».

Фельетонист пересолил, но не слишком. Комендатура указала мне номер в гостинице «Москва», по Большой Садовой.

– Но ведь в этом номере живет военный министр Армении. Что мы с ним будем делать? – взмолилась администрация, прочитав ордер.

Я снова пошел в комендатуру.

Извинились и дали ордер на № 12 в гостинице «Франция».

– Вы, что же, хотите поселиться четвертым? – спросил меня швейцар этого отеля.

– Как четвертым? Почему?

– Очень просто. Там живут три приезжих генерала. Для одного в номере есть койка; другой спит на креслах, третий на полу.

Тут уж я вспылил.

– Знать ничего не знаю. Номер отведен для меня одного. Выселяйте генералов или что хотите делайте, но давайте мне помещение. У меня завтра заседание, мне надо читать дела.

Имея самое серьезное намерение предложить их превосходительствам убираться, куда пожелают, я открыл дверь в номер, сделал два шага и остолбенел.

В неуютной комнате, загроможденной дорожными вещами, заваленной всякими отбросами, которых, наверно, не убирали две-три недели, возле грязного стола, усеянного объедками и уставленного грязной посудой, сидело трое: два генерала и один статский. В последнем я сразу узнал тоже генерала, да еще какого! Это был бывший начальник Александровской Военно-юридической академии, в которой я получил образование, генерал-лейтенант Звонников. Двое других, генерал-майоры фон-Ремер и Московенков мои сослуживцы по Кавказу.

Я поздоровался и объяснил, возможно деликатнее, генералам, что комендатура, должно быть, по недоразумению отвела мне этот самый номер.

– Мы знаем, – весьма миролюбиво сказал Звонников, – что живем незаконно. Нам отвели номер всего лишь на две недели, а мы тут обретаемся около месяца. Но мы в этом не виноваты. Куда нам деться!

Меня поразил запуганный вид их превосходительств и робкий, неуверенный тон речи. Хотя судейские генералы и в прежние времена славились своей простотой и доступностью, но все-таки генерал – генерал.

– Мы прибыли с Украины, – пояснили они. – Когда Деникин взял Киев, нас зарегистрировали и заставили ехать сюда для реабилитации.

– Вы служили у большевиков?

– Я, например, – ответил Звонников, – работал в кооперативе. Совсем свыкся с жизнью частного человека. Большевики меня не трогали. Не знаю, для чего сорвали меня с места. Я более не хочу служить на военной службе, уже и лета мои предельные… Зачем меня оторвали от семьи? А ну, как Добровольческая армия сейчас отступит? Порвется всякая связь с семьей… Когда еще высшая следственная комиссия при штабе Деникина разберется в том, что мы делали при большевиках.

Метаморфоза со Звонниковым поразила меня. От прежнего блестящего, фатоватого генерала-карьериста и моложавого бон-вивана не осталось и следа. Сняв юпитеровскую форму, он точно переродился.

– Эк ведь как их опрощают в Совдепии! – невольно думал я.

Сетуя на то, что Доброволия бессмысленно оторвала его от семьи, Звонников точно предугадывал, что ему уже больше не увидеть жены и детей: через месяц его сразил тиф.

Ген. фон Ремер и Московенков тоже служили в каких-то советских учреждениях в Киеве, за что и расплачивались.

Я заверил тройку своих старших коллег, что не только не стану покушаться на их убогий угол, но даже приму все меры к тому, чтобы номер закрепили за ними.

– Заночую у председателя, а завтра буду скандалить в комендатуре, – сказал я, прощаясь с генералами, и отправился по Садовой.

Возле Таганрогского проспекта встретил того, к кому шел.

– А ведь я иду к вам, – утешил меня старик. – Думаю, пустите до утра в свой номер.

– Как так? Что