— Я не из Калуги! — сорвался на фальцет голос Васильева.

— Я имею ввиду не место, где вы осчастливили нас своим появлением на свет. Я говорю о ленинском указании о том, что не должно быть законности Калужской в отличие от законности Казанской. Закон — един для всех, в том числе и для вас, Васильев, — рассмеялся начальник лагеря. И, опять посуровев, добавил: — Ленина надо знать, Васильев, а не только устав внутренней службы. И это мой заместитель по воспитательной части… — сокрушенно развел руками Виктор Федорович. — Товарищ Яровой, я думаю, Васильев уже осознал полноту ваших полномочий следователя и готов принести вам свои извинения. Так, Васильев? — мощный торс начальника лагеря наклонился над вжавшим голову в плечи заместителем.

— Да-а… Извините, товарищ следователь прокуратуры, давайте я подпишусь, что буду говорить правду, — заторопился Васильев, кося глазом в спину возвращавшегося к своему столу начальника.

— Хорошо, свидетель. Я готов продолжить, но предупреждаю: если вы по-прежнему будете настаивать на своем мнимом праве отказываться или уклоняться от дачи показаний, я вынужден буду сделать об этом отметку в протоколе и прекратить допрос, — невозмутимо отчеканил Яровой.

— Спрашивайте, — опустил голову Васильев.

— Вначале я отвечу на ваш предыдущий вопрос — по какому делу вы будете давать показания. Итак, в Ереване недавно был обнаружен труп. По этому факту я возбудил уголовное дело и веду расследование, в процессе которого возникли веские основания считать смерть этого ереванского гостя насильственной. Проще говоря, устанавливается возможный убийца . Или убийцы Авангарда Евдокимова, — Яровой намеренно сделал паузу, внимательно наблюдая за реакцией Васильева. Тот, услышав фамилию Скальпа, заметно побледнел. Зрачки его внезапно запрыгали. «Как зверьки, пойманные в клетке», — подумал Яровой. И тут же мысленно зафиксировал проверенную долгим опытом оценку: «явный признак волнения. Волнения и… боязни, — опять же мысленно поправил себя Яровой. — Но чем вызвано это волнение и чего он боится? Ну-ка, следователь, какой короткий анализ ты сделал, пока этот воспитатель заключенных петушился? Будем честны, до этого все допросы проходили очень гладко. Информация давалась легко. Не потому ли, что зэки были в какой-то мере, кто в большей, кто в меньшей, заинтересованы разоблачить Скальпа, как «суку», как осведомителя Бондарева и его любимчика? А остальные давали показания легко, поскольку никакой личной заинтересованности в результатах расследования не имели. Этот же, Васильев, конечно, уже узнал, когда шел сюда, что я интересуюсь Скальпом. И сразу же попытался сорвать допрос, уклониться от показаний. Плюс явное волнение, которое Васильев не смог скрыть, даже зная заранее, о ком его будут допрашивать. Такое бывает у людей неуравновешенных или… у заинтересованных. Вывод: Васильев не просто не хотел давать показаний. Он, вероятно, не желает «рассекречивать» Скальпа в его сговоре с Бондаревым и самим же Васильевым; либо… Стой, следователь. Ты, конечно, можешь допускать это «либо». Но только как возможную версию. Допускать, но не увлекаться подозрениями. Остановись пока на этом. Мало информации, чтобы идти в своем анализе дальше. Надо продолжить допрос. Пауза уже затянулась. Но нет, не ты первым нарушишь ее. И ты не будешь строить этот допрос, а он посложнее предыдущих, на вопросах и ответах. Вопросами можно дать ему представление об объеме информации, которой располагаешь ты. А тебе надо иметь представление не только о его объеме информации, но и о его правдивости. О том, насколько он далеко зайдет в нежелании говорить. Твоя сдержанность, следователь, создаст у Васильева представление о том, что либо ты уже знаешь очень многое, либо почти ничего не знаешь. В любом из этих случаев он будет в неведении о чем и как много можно сказать, а о чем — промолчи. Приготовься, следователь, зрачки Васильева уже заняли нормальное, стабильное положение. Сейчас задаст вопрос типа «А причем здесь я и наш лагерь?»

Яровой провел этот внутренний диалог с самим собой, оставаясь внешне совершенно невозмутимым и даже безучастным к тому, как воспринял его слова следователь.

— Простите, а почему вы, товарищ следователь, так уверены, что это — Евдокимов? У него что, документы при себе были? И какие у нас доказательства, что он убит? Может, он своей смертью умер или несчастный случай… Но это — ваше дело. Я лично не понимаю, какое к этой истории имеет отношение наш лагерь, ваш приезд сюда и вот этот разговор, простите — допрос. У вас там, в Армении, что, командировочные средства некуда девать? Могли бы прислать? запрос. Мы бы ответили. Или у вас порядки там, н а Кавказе, другие? У нас за такую прогулку на другой край земли по головке не погладили бы, верно я говорю? — повернулся Васильев уже к начальнику лагеря. — Вы только представьте себе, Виктор Федорович, что у нас в лагере умер, допустим, зэк. А я бы поехал выяснять причину его смерти в Ереван…

Хохоток Васильева оборвался, едва он взглянул на Ярового. Ого, какой ледяной, ничего не выражающий взгляд у этого следователя! И почему он все только что сказанное им, Васильевым, дословно записал в протокол?

— Продолжайте, свидетель, — ответил Яровой на этот невысказанный Васильевым, вопрос, — продолжайте.

— А мне нечего продолжать, — растерялся Васильев, — я только высказал, так сказать, свои соображения…

— Вот и продолжайте. Расскажите все известное вам по личности Авангарда Евдокимова, об условиях его пребывания здесь, о действительных врагах его или недоброжелателях. Не было ли со стороны их реальных угроз или попыток их осуществить. Вы знаете; что-либо о жизни Евдокимова после выхода из лагеря, ведь вы по должности обязаны были интересоваться судьбой на свободе тех, кого перевоспитывали здесь. Продолжайте, — предложил Яровой.

— Евдокимов прибыл в наш лагерь еще до войны. Он былосужден за тяжкие преступления, но осознал, раскаялся и проявил склонность к исправлению. Работал добросовестно. Сначала на общих работах, потом ему был доверен уход за сторожевыми единицами.

— За кем? — не понял Яровой.

— Сторожевыми единицами у нас называют собак, охраняющих зону. Условия пребывания в лагере особого режима для всех одинаковы и для Евдокимова исключений не делалось. От остальных он отличался в этом отношении только тем, что не подвергался ограничениям и наказаниям. Потому что не заслуживал ни того, ни другого. О его врагах или недоброжелателях мне конкретно ничего неизвестно. Как и о друзьях. У нас — не детский сад, чтобы мы занимались этими вопросами. У нас— место отбытия наказания деклассировавшихся элементов, врагов общества. Об угрозах, были ли они, могу сказать только одно: была и есть самая большая угроза— ослабление бдительности при работе с преступниками, покосился в сторону начальника лагеря Васильев. — С этой угрозой я всегда боролся под руководством товарища Бондарева и вместе с ним. Была еще одна не менее опасная угроза— невыполнение заключенными планов добычи угля и руды. Мы с этими угрозами успешно справлялись методами подавления и принуждения наиболее закоренелых зэка. Смерть любого из них была бы благом для общества. Но мы были гуманны. Мы давали им возможность выполнять по две нормы, то есть давали шанс на возврат в общество через исправление трудом и дисциплиной.