— Правда? — Робина явно возбудило мое видение. Что-то склизкое, похожее на серебристый след улитки, поползло у него по бороде.

— Нет, неправда.

К сожалению, люстра не горела — зал освещался только балниддрийскими свечами, расставленными с полным пренебрежением к правилам пожарной безопасности: того и гляди одну из них опрокинут, и она подожжет изодранные обвислые шторы.

Мебели в зале не было, если не считать двух нелепых шезлонгов, покрытых истертым почти до небытия красным бархатом. На них, как мокрые мешки с песком, валялись люди. По полу вдоль стен — где, наверное, когда-то стояли элегантные золотые стульчики, на которых отдыхали дамы, — теперь лежали старые грязные матрасы. На одном матрасе, в дальнем конце комнаты, я заметила Боба — он уже присосался к кальяну.

Бальный зал все еще использовался по назначению — во всяком случае, отчасти: кто-то установил в нем примитивную цветомузыку с красным, синим и зеленым прожекторами и изредка мигающим стробоскопом, действующим на нервы. Танцоров (если их можно так назвать) было немало. Среди них оказалась Андреа, все еще без-Шуговая. Она танцевала в уникальном стиле, отточенном ею на музыкальном фестивале на острове Уайт, так что ее танец напоминал конвульсии осьминога с четырьмя конечностями.

Как ни странно, в толпе обнаружилось несколько преподавателей, видимо наиболее передовых. Хотя вряд ли этот эпитет был применим к доктору Херру — он стоял в углу, имея бледный вид, и беседовал со своим архиврагом… Арчи-врагом. Мне показалось, что он пьян, — впрочем, разница между доктором Херром трезвым и доктором Херром пьяным чрезвычайно мала.

К нам подтанцевала Андреа, и Робин спросил (скорее со страхом, чем с надеждой):

— Можно тебя пригласить?

— Нет, нельзя, — сказала я и пихнула ей в руки Протея; она попыталась сбежать. — Только пока я не найду Кару!

Не успела я сказать еще хоть слово, как ее поглотила толпа, и она исчезла.

Робин уже танцевал под «Spirit in the Sky»[63] — с закрытыми глазами, дерганно и расхлябанно, как марионетка. Я даже подумала сперва, что у него начался какой-то припадок. Музыка сменилась на «A Whiter Shade of Pale»[64], и Робин открыл глаза, схватил меня и прижал к своей худой птичьей груди. Его стариковская футболка пахла дешевыми благовонными палочками и по́том.

Меня подташнивало, и я чувствовала какую-то отдельность от происходящего. Уж не наелась ли я опять брауни, сама того не заметив? У меня звенело в ушах — я трясла головой, но не могла избавиться от этого звона и почти обрадовалась, когда подвернулась возможность опереться на Робина. Он начал меня целовать, но, к счастью, помешали его общая неуклюжесть в сочетании с бородой и усами. У меня появилось очень странное ощущение — словно мои мозги заменили сыпучим зерном. Когда я склоняла голову набок, все зерно пересыпалось на ту сторону.

— Я в последнее время много думал, — говорил в это время Робин мне на ухо, очень тихо и так близко, что я чувствовала, какие мокрые у него губы, — про «Пожизненный срок». Про динамическое взаимодействие между персонажами и темой. Понимаешь, Кенни — вечный чужак…

— А я думала, чужак — это Рик.

О нет, мне ни в коем случае нельзя ввязываться в этот разговор.

— Мне нужно найти Кару, — пробормотала я.

Робин принялся неумело расстегивать мои пуговицы. На мне было столько слоев одежды, что он добрался бы до тела лишь назавтра. Я решила воззвать к сыну владельца агентства недвижимости:

— Робин, мне, кажется, нужно еще выпить.

— Конечно, я сейчас принесу, — сказал он и ринулся прочь по бальному залу, уже усыпанному грязными пластиковыми стаканчиками и окурками (как обычных сигарет, так и косяков).

Комната кренилась и моталась, как тонущий океанский лайнер. Странная центробежная сила действовала на мое тело; я поняла, что должна немедленно сесть, и тихо опустилась на свободный угол омерзительно грязного матраса.

Внезапно я осознала, что оставшуюся часть матраса занял Роджер Оззер — он как пиявка присосался к первокурснице моложе его в два с лишним раза. Я бы спросила Роджера, как поживают его жена и любовница, но не могла говорить как следует: язык распух так, что уже не помещался во рту, а центробежная сила пыталась утащить меня в черную дыру. Голова была тяжелой, как небольшая планета. Во рту пересохло, словно туда насыпали цемента. Я увидела на полу открытую банку пива «Экспорт», схватила ее и сделала большой глоток — но тут же выплюнула и выкашляла все обратно вместе с пеплом и бычками. Кто-то навис надо мной и спросил: «Тебе плохо?» Это была Шерон — она неритмично дергалась под «Go ask Alice»[65], и ее соски прыгали у меня перед глазами. Ее голос то грохотал, то уплывал куда-то, словно мы были под водой. В конце концов ей надоело говорить со мной, не получая ответа, и она принялась болтать с Роджером — так фамильярно, что их определенно роднил не только интерес к марксизму или совместно прочитанный Кернкросс.

Я решила пересечь зал и добраться до Боба, хотя вряд ли он мог чем-то помочь в моем состоянии. Однажды я потеряла сознание в баре «Лэдиуэлл» в обществе Боба, и он, не зная, что делать, попросту лег на пол рядом со мной. В результате нас обоих оттуда вышвырнули. Я посмотрела в тот конец зала — Боб был уже без кальяна, зато со специалисткой по «Финнегану»: она распростерлась у него на коленях в неожиданном гедонистическом самозабвении.

Я встала, и зал немедленно распался на тысячи маленьких точек, словно я шагнула в картину пуантилиста. Не могу поклясться, но мне показалось, что в дальнем конце зала мелькнул силуэт неуловимого желтого пса. Интересно, что это — галлюцинация или мираж? И не являются ли поиски желтого пса теперь моей задачей, раз Терри сбежала в загадочное место, которое кончается на «о»? А может, желтый пес, как Лэсси, теперь пытается указать мне дорогу к Каре?

Я героически прокладывала себе путь по выжженной земле бального зала, где теперь танцевали под Сантану. Но, прибыв на тот конец, не обнаружила никаких признаков ни Боба, ни желтого пса. В зале было очень жарко и душно, и огромная толпа бесцельно перемешивалась, увеличенная и искаженная в тусклом свете свечей зеркалами и моим собственным искаженным ви́дением. Давление у меня все падало, и вокруг смыкалась чернота. Я знала, что если не выберусь из зала, то упаду в обморок — а привлекать внимание упоротых медиков из «Форреса» мне было совершенно ни к чему.

Наконец я пробилась к выходу из зала, проскочив мимо Давины…

— Вот, — говорю я Норе. — Ты должна мне фунт.

…и попала, похоже, в бывшую бильярдную, где воздух был чуть посвежей. Здесь, однако, никто не размахивал киями, а зеленое сукно стола было занято явно бесчувственным телом Гильберта — он лежал на электрической железной дороге, к большому недовольству тех, кто хотел в нее поиграть. Вокруг прямо на полу сидели кучки людей — мужского пола, без единого исключения — и играли в «Риск», «Дипломатию», маджонг и, конечно, го. Го…споди, как скучно. Скука, висящая в этом помещении, вполне могла превратить в камень живого человека, и я поскорее сбежала, задержавшись лишь для того, чтобы перевернуть лежащего навзничь Гильберта на бок, как учит техника первой помощи.