— А Шюке? Он знает об этом? Шюке все еще там?

— Нет. Как раз на этом я и попалась. Сегодня утром я обнаружила, что его келья пуста. Там не было ни белья, ни пергаментов. Я обежала весь монастырь, но викария нигде не было. От волнения я не заметила, что за мной наблюдают. Затем аббатиса набросилась на меня, словно фурия.

— Ну и что ты ей рассказала, дуреха?

Мелани еще больше покраснела и опустила голову.

— Все, — ответила она. — Мне пришлось во всем признаться. Она так на меня давила…

Ланфан с размаху стукнул кулаком по столу.

— Говори! Что ты ей рассказала?

— Я призналась, что некий человек из города заплатил мне за то, чтобы я рассказывала ему, чем занимается скрывающийся в монастыре викарий. Я не сообщила ей ваше имя, да я его и не знаю. Но я рассказала, где мы с вами встречались, как вы выглядите и что вы очень переживаете, как бы Шюке от вас не ускользнул.

— Вот ведь дура! И что потом?

— А потом аббатиса сказала, что я больше не работаю в монастыре, и, к моему удивлению, она поручила мне кое-что вам сообщить.

— Сообщить мне?

— Да, — ответила Мелани. — А еще она сказала, чтобы я после этого никогда с вами не встречалась, если хочу остаться живой и здоровой, и…

— Ладно, хватит, — перебил ее Ланфан. — Что ты должна мне сообщить?

— Она мне сказала… она мне велела передать вам от ее имени, что викарий Шюке тайно покинул монастырь прошлой ночью и что он сейчас направляется в одно секретное место… А еще она добавила, что вы, несомненно, попытаетесь его разыскать, но если вам это и удастся, то все равно будет уже слишком поздно.

— Слишком поздно? Почему слишком поздно?

— Этого она мне не сказала. Но она два раза повторила эту фразу: «Если вы и разыщете Шюке, все равно будет уже слишком поздно…»

Дени Ланфан впал в отчаяние. Окончательный расчет за его услуги мог и не состояться. Его подопечный ускользнул от него, и теперь не было оснований требовать деньги от своего парижского патрона.

Ланфан в тот же вечер покинул Труа и нашел себе пристанище в близлежащей деревне. Там он еще три дня ждал приезда эмиссара из Парижа. Перед этим Ланфан договорился со своими людьми в Труа, чтобы в случае приезда эмиссара его тайно свели с ним.

Когда эмиссар все-таки приехал, его внешний вид крайне удивил Ланфана, потому что он абсолютно не соответствовал представлениям Ланфана о людях, занимающихся такими делами. Перед ним стоял тщедушный, довольно пожилой человек, державший в руках сумку, набитую какими-то документами.

Этим человеком, приехавшим из Парижа в Труа, был не кто иной, как архивариус Корентен То.

Рассказ Дени Ланфана об исчезновении Шюке очень обеспокоил архивариуса.

— О Господи! — пробормотал он. — Где ж его теперь искать?

В епархии Драгуан с окончанием зимы прекратились и все те несчастья, которые преследовали местных жителей во время зимней стужи. Жизнь снова вошла в свою привычную колею. Убийство епископа перестало будоражить умы местных жителей, занятых весенними работами: подготовкой полей к пахоте, ремонтом поврежденных крыш, случками домашней скотины. Люди стали постепенно забывать и о загадочном приходском священнике Энно Ги, появившемся в городе на короткое время в начале января.

И только два человека хорошо помнили об этом странном человеке и его неожиданном появлении в Драгуане — это были монахи Мео и Абель. Как и другие жители городка, они расчистили снег вокруг своего дома и, отодрав прибитые на окна доски, проветривали помещения.

С началом таяния снега им, в отличие от остальных, казалось, что время течет все медленнее. Секретное послание, которое они намеревались отправить после отъезда Энно Ги, все еще находилось у них. Они уже больше не могли ждать возвращения викария Шюке, точнее, трех лошадей из конюшни епископства, которых он взял с собой.

И вдруг неожиданный приезд одного из жителей Драгуана, проведшего зиму где-то на севере страны, положил конец душевным мучениям монахов. Кобыла этого человека не успела отдохнуть и трети часа, как Мео уже снова оседлал ее и помчался во весь опор из города. Жители были поражены такой одержимостью монаха.

Мео направился в Пасье, где находилось управление архиепископства, к которому относилась и область Драгуан.

В Пасье проживало около восьмисот жителей. Жизнь города полностью контролировалась доминиканцами, а стало быть — инквизицией. Именно в этих древних крепостных стенах во времена борьбы с катарской ересью прошли самые громкие судебные процессы. Местные архивы были полны обвинительных приговоров, а центральная площадь города несколько десятилетий назад представляла собой почти непрерывно полыхавший костер, в который людей бросали чаще, чем дрова. Церковные власти Пасье зорко следили за тем, что происходило на подвластной им территории, простиравшейся от Альби до Тарба и от Мюре до Сагана. Они четко контролировали буквально все: каждый приход, каждый дом, каждого прихожанина — все, кроме жалкого клочка земли, называвшегося Драгуан. Никогда чиновники Пасье не интересовались епархией Акена. Им было безразлично и ее тяжелое экономическое положение, и странные события, произошедшие там более года назад. Доминиканцы не проявляли абсолютно никакого интереса к этой области, не сулившей им ни дохода, ни политических выгод. Любая жалоба или просьба, поступавшая из Драгуана, неизменно оставалась без ответа.

Однако имя человека, председательствовавшего во всех церковных трибуналах, было знакомо жителям Драгуана. Его звали Жорже Ажа. Тридцать пять лет назад он был епископом Драгуана, хотя и не долго — всего два года. В то время ему едва исполнилось двадцать лет. Он тогда неожиданно уехал из этой нищей епархии, оставив местную паству без епископа на целых три года — вплоть до приезда Роме де Акена.

Сейчас этому человеку было уже пятьдесят пять лет. Его больше боялись, чем уважали, и предпочитали слепо ему подчиняться, а не проявлять служебного рвения. Его черные глаза блестели, как у арабов, что пугало местных верующих. Ажа был скрытным и неприступным. Он создал вокруг себя ауру таинственности, вполне отвечавшую его стремлению запугивать окружающих.

Тем не менее, как только ему сообщили о приезде монаха Мео из Драгуана, он, бросив все дела, немедленно принял прибывшего.

— Зачем вы сюда приехали? — грубо спросил Ажа, когда они с Мео остались вдвоем. — Вы что, сошли с ума? Или вы забыли данные вам указания?

— Простите меня, господин. — Мео поклонился до самого пола. — Я не мог поступить иначе. Мы уже несколько недель намеревались поставить вас в известность о том, что случилось в Драгуане, однако этому помешала непогода.

— Говорите, только быстро!

Монах выпрямился. Затем он попытался коротко — буквально одним предложением — передать всю трагичность сложившейся в епархии Драгуан ситуации.