его, наступило долгое затишье. Люди о нем забыли, а его искусство никогда не падало в цене. Вернулись заказы, и он нашел себе новое выставочное пространство. Даже в интернете почти не было пересудов. Но затем, в октябре 21-го, Жасмин устроила месячный перформанс в парке Вашингтон-сквер, состоявший в том, что она ела только ту еду и носила только ту одежду, которую ей давали люди. Почему это не было расценено как тунеядство и оскорбление чувств бездомных, я теряюсь в догадках. Перформанс привлек достаточно внимания, чтобы в январе Жасмин стала героиней пространной статьи в журнале «Нью-Йорк». В статье нашлось место и ее истории с Джеромом наряду с ее новыми высказываниями о нем, а также черно-белой фотографии с ними двумя на маскараде в 2003 году в образах Артемиды и Зевса. Никаких новых откровений — все та же старая история для нового издания.

И снова полыхнуло в «Твиттере». Люди стали обращаться в новую галерею Джерома, чтобы его вышвырнули. Просили Джерома принести давно запоздалые извинения. (Это, как ему объяснили, была ловушка: таким людям будет мало любых извинений. И чем больше он будет оправдываться, тем хуже для него.) Снова пытались втянуть меня, спрашивая, как я могу быть на его стороне. К счастью, они довольно скоро уяснили, что мы с Джеромом разводимся, и решили, что из-за Жасмин. Я никого не стала вразумлять.

Вы могли подумать, что я поменяла свое отношение к Жасмин Уайлд. Что я осознала, как нехорошо с ней поступили, как она пострадала. Или, возможно, вы надеялись, что я осознала: если Жасмин по доброй воле встречалась с Джеромом, может, и между вами и Талией была нормальная любовь. Как бы не так.

Я думала об этом, о том, что Талия в свои семнадцать лет была всего на четыре года моложе Жасмин, когда та встречалась с Джеромом. Это казалось такой незначительной разницей, но, с другой стороны, четыре года — это разница между одиннадцатью и пятнадцатью годами, а эти два возраста никто не посмел бы поставить на один уровень. Четыре года — это продолжительность всего моего пребывания в Грэнби, все мое образование. Прошло четыре года после того, как я вернулась туда преподавать, и моя жизнь изменилась.

Есть и хорошая новость: я не отстаивала добродетельность Джерома. И развод официально это подтвердил.

Я встречалась кое с кем за несколько месяцев до начала пандемии, а затем, во время той короткой волны оптимизма из-за вакцины летом 21-го, Яхав прилетел в Эл-Эй на конференцию, и мы снова стали любовниками на выходные, после чего меня накрыла черная меланхолия, сменившаяся болезненным равновесием, принятием того, что Яхав в моей жизни будет занимать от двух до сорока восьми часов то тут, то там на протяжении скольких-то еще лет. Примерно как понос, одолевший меня в выходные и исчезнувший без следа.

— Кстати, из забавного, — сказал Джером. — Вчера позвонили мне на мобильник, спрашивали тебя. Пытались выяснить твой адрес. Я повесил трубку.

— Ни фига себе, — сказала я. — Мужчина? Женщина?

— Судя по голосу, молодая женщина, довольно нервозная. Я думаю, такая, знаешь, ищейка-любительница.

За последние три года меня так завалили электронными письмами, что я завела у себя в аккаунте автоответчик, который просит всех, кто располагает информацией по делу, связаться с командой защиты. Однако по делу никто ничего не сообщил. У всех были свои теории. Кто-то рассказывал о серийном убийце, действовавшем в Мэриленде в начале 90-х, а потом возникшем в Квебеке в 2001-м. Кто-то интересовался, не сообщит ли нам ближайшая женская консультация, побывала ли у них Талия. Одна женщина рассказала, что ее брата ложно обвинили в стрельбе на бензозаправке в Техасе и она надеялась, что я смогу им помочь. И примерно в каждом сотом письме мне хотели рассказать что-нибудь о Грете Гарбо.

Голос Лео:

— Мам, нас ведь не станут преследовать, а? Никто не узнает, где наш дом?

— Нет, — сказала я, — ни в коем случае.

Хотя такое случалось уже дважды. Одна женщина снимала меня на телефон, а двое молодых людей захотели, чтобы я пришла к ним на видеоподкаст, и, поняв, что я не отвечаю на их электронные письма, решили попытать удачу и пришли ко мне домой.

Сильви сказала:

— Что если этот убийца…

— Ну нет, — сказал Джером. — Сильви, мы это обсуждали. Никто опасный нами не интересуется.

— Окей, но что, если убийца захочет убить всех, кто знает, кто он такой? Он мог бы отправить яд по почте.

— Ну, — сказала я, — никто не знает, кто он. Так что мы в безопасности.

Пожалуй, это была не самая обнадеживающая мысль.

Я подумала, что яд — это в вашем стиле. Больше, чем удушение, больше, чем черепно-мозговая травма. Яд вписывался в тот лукавый, ироничный, эстетичный пузырь, в котором вы расхаживали. Из вас бы вышел хороший злодей для «Театра мировых шедевров» [67].

Жасмин Уайлд в своем интервью говорила, что Джером в переносном смысле отравил ее. «Что он сделал, — говорила она, — так это отравил мой колодец».

[67] «Театр мировых шедевров» (англ. Masterpiece Theatre) — многосерийная телевизионная антология по мотивам мировой классики.

6

Голос Омара в подкасте скрипучий и глубокий — я бы его не узнала. Телефонная линия не из лучших, и слышен шум на заднем плане.

«Грэнби была хорошей работой, — говорит он. — Оглядываясь назад, я мог бы проработать там пять, шесть лет. А потом дальше, так ведь? Просто была бы такая работа».

«Здесь что замечаешь: последние люди и места, которые ты знал, они четче всего отпечатались в памяти. Я так хорошо помню Грэнби, потому что где я был с тех пор, кроме как здесь. В суде и здесь. Мозг новую инфу не получает. Я могу вам, например, сказать, где какой тренажер был в той качалке».

«Но ведь прошел миллион лет».

Ольха спрашивает, что он помнит о том вечере, когда умерла Талия.

«Да ничего такого. Копы столько спрашивали, и я знаю, что говорил им, когда память была свежей. В тот вечер я был у себя в кабинете. Приехал с выездной игры с женским хоккеем, их последняя игра в сезоне, звонил разным людям, заказывал форму, составлял табели рабочего времени для моих тренеров-практикантов. Немного радио послушал. Потом пошел домой, позвонил этой девушке, Мариссе, с которой встречался, мы поболтали где-то с часу ночи до двух. Она подтвердила в показаниях».

«Потом в суде они из этого раздули — что я позвонил ей в час. Говорят, я позвонил ей потому, что не мог заснуть, потому что мучила вина».

«На следующий день была суббота, и на работу мне было не надо. У нас был перерыв между спортивными сезонами — ни игр, ни встреч. Это один из моих немногих выходных за весь учебный год, так что я практически проспал весь день. На следующий день, в воскресенье, я встречаюсь с этой девушкой, Мариссой, потом иду к маме на обед, а когда возвращаюсь к себе, там стоит патрульная машина».

«Я, честно… малость травку выращивал, и это единственный закон, который я нарушил, не считая проезда на красный свет. Так что мне сразу на ум приходит. В этом, я решил, все дело».

«Они хотят, чтобы я проехал в участок в Грэнби, а зачем, не говорят. Что я теперь знаю, сразу проси адвоката, всегда. Но в то время я считал, ну нафиг. Особенно, когда сказали, в чем дело, и я понимаю, что это не травка. Мне страшно стало, как услышал об этом, об этой девочке, которую я как бы знал. Я думал, она классная, а она умерла такой молодой. Умерла на моем рабочем месте. Это пиздец».

«На первом раунде допроса они на расслабоне, они такие: „Мы просто хотим узнать, может, вы слышали что-нибудь“. А я ж не буду сразу: „Стоп, где мой адвокат?“ Словно ты заявляешь, что совершил что-то такое. А я не совершал».

«Это местная полиция.