– На кой? – скривился в усмешке сын боярский. – Если и пробьемся многими трудами, там придется ждать пособного ветра. В том, что льды не пускают, нашей вины нет.

Стадухин в ярости натянул шапку до ушей, ни с чем убежал к своему судну. Подоив тощую бороденку, Юша Селиверстов неуверенно поддакнул, что просечься можно и своими силами, а там, в море, как Бог даст: глядишь, и удастся угрести против ветра по разводьям. К беспокойству атамана охочие относились с пониманием: попусту проедать припас никому не хотелось, они брали его в долг, под кабалу. Михей стал мириться с мыслью, что нынешним летом до Погычи не дойти, но к Колыме готов был ползти на карачках. Под насмешки власьевских людей его спутники целый день просекались и расталкивали битый лед, а продвинулись на сотню шагов. Хуже того, они наткнулись на большие, цельные льдины. Селиверстов объявил, что, пожалуй, быстрей тянуть коч воротом. Охочие долбили проруби, вставляли ворот, четырехсаженное суденышко ползло по льду к морю. Так, передвигаясь с места на место, они изодрали якорный трос и даже варовые ноги, утеряли якорь, но вышли на воду залива.

– Так-то вот! – торжествуя, погрозил в сторону власьевского коча Стадухин.

Ветер не менялся. Великим трудом Селиверстов сумел обойти мыс и привел коч в Янский залив. В устье, укрываясь от ветра и льдов, стояли два торговых коча. Попутные ветры пригнали их с Колымы. Мореходы были измотаны, кочи побиты льдами и волнами. На одном из них возвращался на Лену целовальник Петр Новоселов. Стадухин кинулся к нему узнать колымские новости. Несмотря на жарко горевший чувал, в подпалубной жилухе было сыро, люди вповалку лежали на нарах и были не краше покойников, но Петра Новоселова Михей узнал с трудом. Тот выглядел дряхлым старцем.

– Мишка? Ты ли? – Взял казака за руку, не поворачивая головы. – А я захворал, и сильно, – пожаловался. – Ослеп совсем. Молюсь, чтобы в пути не помереть, добраться бы хоть до Жиган и сподобиться христианского погребения.

– Смена идет! – не зная, что сказать, попытался утешить его Михей. – Сын боярский Василий Власьев и целовальник Кирилл Коткин стоят у Крестового острова в протоке, ждут попутного ветра и разводий.

– Даст Бог, встречусь! – всхлипнул Новоселов, растирая впалый живот. – Тут тоже болит!.. Зыряна убили, Вторку выбрали на приказ, вместо себя я оставил торгового Третьяка Заборца…

– Слыхал! На все воля Божья! – перекрестился Михей, жалостливо поглядывая на целовальника. – А у меня из-за встречных ветров беда: якорь потерял, шейму изорвал, уже и узлы вязать не на чем.

– Проси промышленных, – посоветовал Новоселов. – Не должны отказать: хлебнули бед, но возвращаются с прибылью, тебя с Зыряном и всех ваших добром поминают, что Колыму открыли… Помог бы и ты мне? – Крепче сжал руку Михея. – Мы бы пошли к Омолою, пока Бог дает попутный ветер, да нельзя не навестить Усть-Янское ясачное зимовье. Сходи, передай Козьме Лошакову грамоты и наказы.

– Схожу! – согласился Стадухин. – Тут уже близко. И вам при таком ветре до Омолоя недолго плыть. Там, если что, доберетесь нартами до Жиган… Беглых казаков не встречали? – спросил, спохватившись.

Какое-то время в жилухе было тихо, все настороженно молчали.

– Виделись! – неохотно ответил Новоселов. – Ивашка Ретькин с промышленными на гребях пробивался к Святому Носу.

– На двух кочах?

– Один видели!

– Должно быть два. Один в Якутском у торгового Щукина отобрали, другой у Колупаевых в Жиганах.

– Ретькин не сказал, что в бегах, говорил – на Погычу. Хлеба у них много, нам дали на саламату.

По лицам промышленных и целовальника Михей понял, что о беглой полусотне им ничего не известно.

– Чудно, однако! – Поежился. – Мы не могли не заметить. Разве на Яну ушли, или… Ветер-то силен.

– Всяко бывает, – суеверно закрестились промышленные и торговые, слушавшие разговор целовальника с казаком.

Промышленные поделились с бедствующими смоленым пеньковым тросом, снялись с якорей и ушли по ветру. Стадухин со спутниками направился к Усть-Янскому зимовью. Там возле изб, казенных амбаров и бани сгрудились полдесятка балаганов, над которыми курились дымы. Заметив коч, из жилья высыпали люди. Издали Стадухин узнал Ваську Бугра: прямой, как колода, с широкими угловатыми плечами, с которых свисали руки, не задевая туловища, он был приметен. Долговязый, нескладный Артемка Солдат и согнутый Пашка Кокоулин-Зараза тоже узнавались издали.

– Отсиживаются, голубчики! – рассмеялся Стадухин, повеселев после забот тяжкого пути. – Ишь что удумали: вперед меня – на Погычу! – Селиверстов подвел коч к берегу, Стадухин закричал: – Васька? Много ясака взял с погычинских мужиков?

Зараза смотрел на прибывших исподлобья, без тени улыбки. Солдат удивленно хлопал длинными руками по ляжкам. Васька стоял, как бодливый бык. За их спинами толпились два десятка беглецов, знакомых по службам на Лене. Михей высмотрел Ивана Пинегу, служившего при избе Пушкина:

– А тебе воевода грозился самолично спустить кожу со спины.

– Кабы ему, кровопивцу, государь спины не распустил, – угрюмо отозвался Пинега.

Стадухин отпустил своих людей греться, сам как служилый при исполнении пошел в зимовье к приказному передать грамоты с Колымы. Возле балагана столкнулся с Дружинкой Чистяковым, рубившим дрова.

– Что здесь, что в Якутском! – смеясь, указал глазами на топор и колоду.

– А я думал, с Ретькиным ушел на Погычу.

– Перешел на коч к Ваське с Шаламкой, нас и разнесло! – как об обыденном, ответил старый казак и оправдался: – В Столбовом каждым куском попрекали.

Козьма Лошаков встретил Стадухина как родственника: потискал в объятьях, смахнул с глаз счастливые слезы. Совместных служб у них не было, а радовался Козьма, что в зимовье появился служилый с наказной памятью от воеводы. Когда узнал, что следом идет сын боярский Василий Власьев, и вовсе просиял, признался:

– Что с ними, с беглыми, делать – не знаю! Казаки-то старые, заслуженные, требуют с меня казенный коч, харч грозят взять силой. – Опасливо зыркнул на оконце, затянутое пузырем, зашептал: – Сами одной рыбой живем. Пришлось дать невод – ловите, питайтесь… Не знаю, вернут ли? Теперь вернут! – сказал уверенней и стал рассказывать, что до восточного ветра, перед самой бурей пришли к нему три десятка беглых, сказали, будто в заливе их кочи взял замороз. Пока прорубались к берегу, ветер взломал лед, один коч выбросило на мель, другой унесло невесть куда. На нем, с пятидесятником Ретькиным, дюжина охочих… – Отдохнули они у меня, отъелись рыбкой, пошли снимать коч, а его нет, унесло льдами. Вернулись, сидят теперь по балаганам.

– Ретькин на Погычу бежал! – Нахмурился Стадухин. – Даст Бог, догоню, ты помоги мне!

– Голодранцы грозят, – не любопытствуя просьбой, опять стал жаловаться Лошаков, – и меж собой спорят. Бывает, дерутся. – Тревожно вздохнул, перекрестился. – Ну, да теперь есть на них управа. Ты скажи им государево слово. Скажи!