Посмотрим в деталях. Он потерял Канаду («Я не смог уберечь Монкальма»[171], — говорил он) и отделения Индийского банка. Но этим самым он избавил своих соотечественников от многих неприятностей. Если бы мы их сохранили, мы бы имели дело с целыми народами, и однажды нашему Генералу пришлось бы «я-вас-понять» их. Так или нет?

Зато Людовик Пятнадцатый подарил Франции Корсику. И когда знаешь, что на следующий год после покупки у генуэзцев острова Красоты там родился Наполеон, а через какие-то сто пятьдесят лет там ещё появился на свет Тино Росси[172], ты можешь оценить по достоинству такой подарок! Подарок? Нет, милость!

Кроме этого неоценимого дара, Людовик Пятнадцатый дал Парижу площадь Согласия, самую большую площадь в мире. В противном случае, где бы ещё пришлось казнить на гильотине его внука? Простим ему военную школу и церковь Сен-Сюльпис. В конце концов, этот памятник имел большое значение для мочевого пузыря Рауля Поншона[173]. И поаплодируем ему за Пти Трианон[174], верх изящества. После того как любовь стала озорной и элегантной, мебель последовала её примеру. Лёгкость, игривость, удобство пришли на смену монументальным катафалкам прошлого. Родился стиль Людовика Пятнадцатого, и он пережил все беды Франции, потому что мы его видим повсюду: в Америке и у Левитана[175], а также в отеле «Крийон»[176]. Что ж, подведём черту, Берю. Пока Людовик Пятнадцатый занимался любовью, Жан-Жак Руссо, Вольтер и Монтескье подготавливали революцию. Разве не заслуга этого доброго короля то, что он позволил им это?

И ещё при нём появилось изобретение, которое не перестаёт нас восхищать: майонез. Одного этого достаточно, чтобы считать его великим.

Он умер в ужасных страданиях 10 мая 1774 года. Его члены, изъеденные оспой, превратились в лохмотья. Его лицо вздулось и почернело. И к тому времени, когда он издал последний вздох, тело, вызывавшее их так много, полностью разложилось, и смерти оставалось только подобрать его прах. Аминь!

Я выключаю магнитофон и смотрю на Пино.

Он плачет!

Дополнительный материал:

Каприз банкира Беррюшеля

— Вы поговорили с вашей матушкой, Антония? — спросил Филипп Беррюшель, ласково обняв девушку за талию.

Она была красивой.

Он был красивым.

У неё были тёмные волосы, матовая кожа, горящие глаза, красиво вычерченные губы и прямой нос.

У него были светлые волосы, светлое лицо, глаза цвета Северного моря и чувственный рот.

Ей было восемнадцать лет.

Ему было двадцать восемь.

Они любили друг друга.

Они повстречались благодаря самому великому и самому банальному из случаев — во время прогулки, которую совершал Беррюшель в местности, окружавшей Аяччио.

Молодой банкир приехал для того, чтобы быть наблюдателем при создании филиала его банка Б. Н. К. И. (Беррюшель Нейшнл Компани оф Индия) на острове Красоты. Он приплыл на своём личном корабле «Любимый» две недели назад и стал на якорь в порту Аяччио.

И он ступил в окрестности.

Он был очарован климатом и живописностью Корсики и совершал пешие прогулки один среди диких кустарников. И вот во время одной из таких прогулок, во второй половине дня, богатый француз приметил Антонию Рамолино, которую преследовал со своими ухаживаниями какой-то бродячий пёс (без ошейника). Беррюшель бесстрашно прикончил животное своей тростью из литого золота. С первого взгляда между молодыми людьми возникло взаимопонимание. Гордая осанка и богатство Филиппа ослепили Антонию. А также то, что он был французом, ибо репутация короля Людовика Пятнадцатого простиралась дальше границ и морей и отражалась на его подданных.

Поскольку девушка медлила с ответом, Беррюшель повторил вопрос:

— Скажите же мне, любовь моя, вы поговорили с вашей матушкой?

Антония кивнула.

— Она отказала, не так ли? — спросил Филипп упавшим голосом.

Она боязливо посмотрела вокруг себя и, убедившись в том, что поблизости никого не было, осмелилась взять его за руку.

— Моя мать отнеслась с пониманием, но ничего не поделаешь. Мой отец, мой брат и мой дядя Буонапарте не разрешат мне выйти замуж за иностранца. Никогда!

— А если я вас украду?

Она подскочила.

— Сразу видно, что вы не знаете моих соотечественников! Корсиканцы — очень гордый народ, у них слишком сильно развито чувство чести. Даже при вашем богатстве они не позволят мне выйти за вас замуж. И если я убегу с вами… где бы мы ни были, они найдут нас и убьют обоих!

— Обоих, вы так думаете? — пробормотал Беррюшель.

— Меня, может быть, и нет, — подумав, сказала Антония, — но вас точно, можете не сомневаться…

Такая перспектива вовсе не прельщала Беррюшеля. Если ты преуспевающий банкир, ты как-то не можешь себя представить в роли затравленного человека. И ведь он… он так любил эту девушку и не мог от неё отказаться.

— Это просто ужасно! — возмутился Филипп. — Ничто не мешает нам стать счастливыми, и из-за этих дурацких традиций…

Как только он произнёс эти слова, ветви земляничника раздвинулись, и Антония позеленела, увидев своего старшего брата.

— Что вы сказали? — спросил последний, держа в руке седельный пистолет, от которого Беррюшель чуть не поседел.

— Я? — спросил банкир.

— Вы только что сказали, что наши традиции дурацкие, не так ли? А что, если я угощу вас свинцом, чтобы научить вас жизни?

— Джованни! — вскрикнула Антония. — Не делайте этого, ради бога.

Молодой корсиканец пожал плечами и засунул дуло своего оружия за пояс.

— Послушайте, дружище, — сказал он. — Моя сестра выйдет замуж только за корсиканца или генуэзца, потому что мы генуэзцы. Если вы ещё раз с ней увидитесь, я вас убью. И если вы не сниметесь с якоря завтра утром, я вас тоже убью!