Остановившись около самой воды, он уставился на озеро. Он что-то упустил. Все случившееся должно было что-то ему подсказать…

— Матерь божья! — Роскани резко повернулся и быстро зашагал по подстриженной лужайке к машине. — Поехали! Живо!

Скала и Кастеллетти тут же покинули криминалистов и кинулись за ним.

То и дело переходя на бег, Роскани поспешил к машине. Там он схватил с приборной панели рацию.

— Говорит Роскани. Немедленно возьмите Эдварда Муи под временный арест! Мы уже едем.

Через секунду Скала, севший за руль, уже крутил баранку. Машина описала узкую дугу, щедро посыпав гравием ухоженный газон. Роскани сидел рядом с ним. Кастеллетти на заднем сиденье. Все трое молчали.

10 часов 50 минут

Гарри смотрел по сторонам и прислушивался. Сделанная из досок на железном каркасе клеть, поскрипывая, опускалась в щель между отвесными скалами. Яркий солнечный свет сменился полутьмой, а потом и мраком. Где-то там, внизу, находился Дэнни. Наверху остались роща, по которой проходила грунтовая дорога, и грузовичок, спрятанный в кустах неподалеку от опушки.

Прошла минута. Потом вторая. Третья. Никаких звуков, лишь поскрипывание клети и чуть слышное гудение электромотора вдали. А клеть все спускалась и спускалась почти в полной темноте, если не считать нескольких редких ламп, прикрепленных к скале. В их проплывающем свете Гарри видел очертания тела Елены под облачением, ее стройную высокую шею, округлость щеки, изящную переносицу и незамеченный им прежде блеск глаз. Но вдруг иное ощущение отвлекло его внимание от женщины. Запах тины и сырости. Сильный и весьма знакомый. Хотя он не чувствовал его уже много лет.

На мгновение он вернулся памятью к вечеру своего тринадцатого дня рождения. После школы он бродил в одиночестве по лесу — в лесу и стоял этот самый запах болотной сырости, в какой он погрузился сейчас. Жизнь взяла их всех в крутой оборот. На протяжении неполных двух лет они с Дэнни потеряли в результате трагических случайностей сестру и отца, оказались свидетелями поспешного нового замужества матери и были вынуждены переехать вместе с ней в неустроенный дом с нелюбящим их отчимом и еще пятью детьми. Дни рождения, как и прочие личные события, сразу же затерялись в хаосе перемен и порожденных ими растерянности и неуверенности.

И Гарри пребывал в унынии и душевном упадке. Как старший сын и старший брат, он должен был стать опорой дома. Но ни о чем таком не могло быть и речи, ибо в этом доме были два парня старше, чем он, сыновья его отчима, которые всем и заправляли.

Он замкнулся в себе и боялся любых поступков, поскольку опасался, что может случиться что-нибудь такое, в результате чего положение его еще ухудшится. В результате началось его тихое отчуждение от всех остальных. Он водил компанию лишь с несколькими учениками своей новой школы, но больше времени проводил в собственном обществе, много читал или смотрел телевизор, когда его не смотрел кто-нибудь другой, но чаще всего просто гулял в одиночестве, как в тот раз.

Этот день был для него особенно тяжелым — тринадцатый день рождения, день, когда он сменил свой официальный статус, превратился из ребенка в подростка. Он знал, что дома не будет никакого праздника, сомневался, что кто-нибудь вообще вспомнит об этом событии; лучшее, на что он мог надеяться, — это маленький сувенир, ну два, от матери и от Дэнни (на самом деле тоже от матери), которые она вручит ему втихомолку, так, чтобы никто больше не видел, в своей комнате, перед тем как лечь спать. Он понимал, что причиной такого поведения матери является такая же, как и у него, глубокая растерянность и опасение как-то выделить своих детей в этой большой семье, на глазах мужа, который, как она считала, облагодетельствовал ее. Так что празднование его дня рождения превращалось в предосудительное и запретное дело. Как будто он не заслужил праздника или же, что еще хуже, он существовал лишь как имя, как звук. И потому лучшее, что у него оставалось, — это бродить по лесу, убивая время и стараясь не думать обо всем творящемся вокруг.

Так оно и было — пока он не увидел камень.

Ничем, в общем-то, не примечательный камень лежал в стороне от тропинки, был полускрыт кустами, но привлек его внимание тем, что на нем было что-то написано. Заинтригованный, он перебрался через преграждавшее путь бревно, раздвинул листву и приблизился к находке. И увидел, что же именно там написано — мелом, крупными четкими буквами и, по-видимому, совсем недавно.

«Я — ЭТО Я!»

Он непроизвольно оглянулся, рассчитывая, что автор надписи где-нибудь неподалеку. Но никого не увидел. Тогда он повернулся к камню и стал вновь и вновь перечитывать надпись. И чем дольше перечитывал, тем больше утверждался в мысли, что она сделана здесь исключительно для него. Весь остаток дня и весь вечер он думал о случившемся. В конце концов, уже перед тем, как ложиться спать, он записал эти слова в свою школьную тетрадь. После этого стал воспринимать их как свой девиз. Как свою Декларацию независимости. И в это самое мгновение он осознал, что свободен.

Я — ЭТО Я!

Кем он был, кем стал и кем еще станет — зависит только от него самого, и ни от кого иного. Он твердо решил, что так и будет жить, и пообещал себе никогда впредь ни на кого не рассчитывать.

Как правило, такой подход себя оправдывал.

* * *

Внезапно Гарри отвлек от воспоминаний ударивший в глаза яркий люминесцентный свет. В ту же секунду клеть довольно ощутимо ударилась о дно шахты и остановилась.

Подняв голову, он увидел, что Елена смотрит на него.

— Что?..

— Учтите, что ваш брат очень сильно исхудал. Не пугайтесь, когда увидите его.

— Ладно… — Кивнув, Гарри протянул руку и открыл дверь клети.

* * *

Он следовал за быстро шедшей монахиней по узким коридорам, в свете ламп, подвешенных по сторонам на изящных бронзовых канделябрах; на полу была выложена дорожка из зеленого афинского мрамора, служившая путеводной нитью. Потолок то взмывал вверх, то резко опускался вниз, и Гарри не раз приходилось пригибаться.

В конце концов, преодолев непрерывно петлявший проход, они оказались в главном, по всей видимости, коридоре, длинном и широком, с прорезанными тут и там по сторонам в древнем камне нишами, в которых стояли монолитные каменные же скамьи. Свернув налево, Елена прошла еще двадцать футов и остановилась перед закрытой дверью. Негромко постучав, женщина что-то сказала по-итальянски и толкнула створку.

Когда они вошли, Сальваторе и Марта порывисто вскочили на ноги. И Гарри тут же увидел его. У противоположной стены комнаты. Спящим в кровати лицом к нему. С трубкой, тянувшейся от руки к подвешенной на штативе капельнице. Голова и туловище обмотаны бинтами. Он оброс бородой, как и Гарри. И, как и предупредила Елена, страшно исхудал. Дэнни.

Гарри медленно подошел к кровати и посмотрел на брата. Никаких сомнений, это был он, и никто другой. Не важно, сколько лет они не видели друг друга, не важно, насколько сильно он изменился внешне. Это говорило родственное чувство, восходившее к оставшемуся далеко позади детству. Он наклонился и дотронулся до руки Дэнни. Она была теплой, но на прикосновение брат никак не отреагировал.