Ну что ж, и то слава Богу.

– Так, – в третий раз сказал Скудин. Свалил зельев мешок, забрал Эдика у Глеба, плавно опустил на землю. – Давай двигайвперёд. Сам. Пока ещё можешь.

Он говорил тихо, голос казался маловыразительным, но Эдикпослушался сразу и уныло поплёлся рядом, словно шкодливый щенок, которогообучают команде «рядом», оторвав от восхитительного лазанья по помойке.

Пришли на кухню. Там густо благоухало борщом, котлетами икомпотом из сухофруктов. И на одной ноте гудела походная печка, топившаясядровами.

– Иди сюда. – Скудин подвёл Эдика к печке. Вручилему мешок с конфискованным дурманом и открыл чугунную дверцу. – Бросай.

Огненные отсветы играли на его лице, придавая сходство синдейским вождём, безжалостным, кровожадным, готовящимся снять скальп с врага.

– Мужик, ты чё, мужик… – Эдик задрожал, судорожнозабился у Ивана в руках. – Хочешь, я папахена напрягу, он тебя полканомсделает? Ладно, сука буду, генерал-майором… В управе заляжешь, а? – Онгромко всхлипывал, пытался заглянуть Скудину в глаза, но встречал тяжёлый,безразличный взгляд робота. Блики огня багрово играли в зрачках, превращая их вфотоэлементы бессмертного Терминатора. – Мужик, мужик, ты чё, а я как жетеперь? Кумар[94] будет, загнусь… Где я тут в лесу дозувозьму?..

– Лучше сделай это сам, не зли меня. – Скудиннедобро прищурился и вдруг усмехнулся поистине страшно. – Ты о коммунистеЛазо слыхал?

Он подобрал полено, измерил им отверстие топки и, приложив кгруди Эдика, сделался хмур.

– Чёрт, не влезет… ладно, начнём с ног, а что недогорит – по частям…

Оказывается, про коммуниста Лазо слышали все. Даже некоторыеровесники Перестройки, счастливо избежавшие пропагандистской накачки советскихвремён. Слава мученика Гражданской войны не померкла в веках – Эдик диковскрикнул и бросил мешок с зельем в разверстое жерло печи. Всё лучше, чемотправиться туда самому!

Второй раз за один день Скудину выпало явить чудесасценической убедительности. Но если Звягинцев и прочие, напуганные поутру, былилюдьми воспитанными и оставили своё мнение при себе, то Эдик с юношескойнепосредственностью высказал его вслух.

– Сука, садист, сатрап!!!

И, будучи выпущен Кудеяром, кинулся прочь. Скорбный голосего разнесло озёрное эхо:

– Всё!!! Писец вам всем, уроды! Поедете, мудаки, вЧечню, а девку вашу в Турцию, в б…довник!!! И шавку – на живодёрню!!! Я сказал!

Эх, молодость, молодость. Всё сгоряча, всё с наскока. Чемему не угодил Кнопик, один Бог знает.

– Не снимешь похабель со стенок, кастрирую, –негромко, но так, чтобы слышал, напутствовал Скудин.

После этого в лагере наступила благословенная гармониятрудовых звуков. Снова застучала кувалда, заработал дизель электростанции,послышался недовольный голос Виринеи:

– Этот коэффициент, Венечка, можешь засунуть себе кудапоглубже…

Ближе к обеду началось шевеление на американской стороне.Появился Шихман, мрачный, всклокоченный, больше обычного смахивающий набульдога. Подошёл к Звягинцеву, хмуро закурил.

– Не возражаешь, Лева, если мы вашим туалетомпопользуемся? В знак, так сказать, российско-американской дружбы…

Живя от родины вдали, он совершенно разучился пить.

– Как учил великий Конфуций – если ты отобедал у друга,непременно оставь кучу у него в огороде… – Звягинцев улыбнулся игостеприимно повел рукой в сторону аккуратного, нежно-лазурного домика. «Сюдане зарастёт народная тропа», – гласила надпись над входом. – И вотещё что, my dear friend.[95] – Он с чувством посмотрел наШихмана, тронул его за руку. – Я так понимаю, вы остались без харчей… Вобщем, милости прошу. Борща и перловки у нас на всех хватит.

– О, у России щедрая душа и большое сердце… – Наразговор о еде подошёл Джозеф Браун. Преподобный был зелен, насколько толькоможет позеленеть иссиня-шоколадный негр. – Это у нас временныезатруднения. Сегодня же я пошлю брата Бенджамина на охоту. Он прошелспециальный курс выживания и стреляет как Баффало Билл. Скоро мы будем иметьвашу честь всех пригласить на жареного оленя…

Брат Бенджамин, как раз выдвигавшийся на стратегическуюпозицию в сортире, услышал свое имя и с важностью кивнул:

– О, йа, йа.

Правда, в настоящий момент он был смертельно бледен, слегкапошатывался и в целом совсем не напоминал ворошиловского стрелка. Затруднения,испытываемые американской стороной, явно были хотя и временными, но тяжкими.Последней из палатки показалась мисс Айрин. В легкомысленном кружевномхалатике, с загадочной улыбкой на устах и с большим рулоном пипифакса в руке. Всортир она не прошла, а прямо-таки прошествовала, едва касаясь мха босыминогами, томный взгляд сияющих глаз блуждал по сторонам, светясь великолепнымбесстыдством и неземным счастьем. «Ну, Гринберг… – Скудин молча проводиламериканку глазами. – Ну, Пархатый… Ну, Поц…»

После обеда время полетело быстро – отдыхать не работать.Самым озабоченным выглядел капитан Грин: он всё перерыл, силясь отыскать свойгенеральский френч. С утра он пребывал в таком состоянии, что просто не помнил,как его уволок Скудин, а тот из врождённой вредности характера ничего не сталему говорить. Отчаявшись. Женя натянул штопаный тельник и засел что-то вычислятьна калькуляторе. Мисс Айрин загорала «топлес» на бережку, тем самым живонапомнив Кудеяру «фройляйн Ангелику» с балкона этажом ниже. Хитрый Глеб побилсяоб заклад с братом Хулио и без труда выиграл сто баксов – метнулгвоздь-двухсотку и с десяти шагов продырявил поставленный на ребро коробок.

– Oh, those Russians!..[96] –пожаловался миру брат Хулио. Коробок, развёрнутый «в фас», и он бы (с Божьейпомощью, конечно!) поразил два раза из трёх, но узкой стороной – это было ужеиз области загадочной русской души.

Эдик больше не пел. Вяло поковырявшись в котлете, он выпилпол-литра компота и теперь тихо угасал, сидя на берегу. Иван, впрочем, скорозаметил, как он подглядывал за мисс Айрин, и констатировал про себя: «Житьбудет…»

Когда в транзисторе пропищало шесть часов, он зашёл всоседний вагончик за Звягинцевым.

– Пошли, Лев Поликарпович. Время. Путь был по егомеркам недальний, километра три. Но это по его меркам.

– Может, джип у американцев возьмём? – спросил онопиравшегося на палку профессора.

– Нет, – отрезал Звягинцев. – Дойду.

Иван понял: Льву Поликарповичу хотелось своими ногами пройтитам, где ходила когда-то Марина. Увидеть то, что видела когда-то она…