– Мне кажется, эта черная «волга» едет за нами от самой Москвы, – сказал водитель, обращаясь к охраннику.

Охранник резко обернулся.

– Да нет, тебе кажется.

– Что кажется? Я заметил: как проехали пост ГАИ, так она все время у нас на хвосте.

– А, брось, – сказал охранник, но на всякий случай сунул руку за отворот куртки.

Матвей Санчуковский тоже обернулся, но никакой черной «волги» не увидел. За ними ехала, серая «тойота».

– , – Где «волга»? – спросил он у водителя.

– Только что исчезла, наверное, мне показалось.

– Сколько там времени? – спросил Санчуковский, ленясь взглянуть на свои золотые часы.

– Девять сорок пять, – ответил охранник.

«Ну вот, минут через десять будем на месте», – подумал Санчуковский, глядя на окрестные пейзажи.

В девять сорок пять на трассу выехал КАМАЗ с красной полосой, груженный бетонными плитами. В кабине сидел молодой, лет двадцати шести, водитель с раскосыми глазами. Он был в кожаной куртке и лисьей зимней шапке. Белый снег, сверкающий на солнце, его слепил, и поэтому он надел темные очки. Его лицо сразу же приобрело немного хищное выражение. Рядом с ним, на соседнем сиденье, лежал телефон сотовой связи.

Послышался сигнал. Водитель КАМАЗа приложил трубку к уху.

– Да-да, я все понял.

Улыбка, появившаяся на тонких губах водителя, сделала его лицо еще более хищным и злым. Он убрал телефон, повел плечами, поудобнее устраиваясь на сиденье, и вдавил педаль газа. КАМАЗ взревел и помчался быстрее.

Ровно в десять пятьдесят водитель КАМАЗа увидел черный «мерседес», идущий навстречу со скоростью километров девяносто.

Парень снял солнцезащитные очки, покрепче вцепился руками в баранку и, прижавшись широкими плечами к спинке сиденья, тонко и пронзительно, словно птица, присвистнул.

Когда до черного «мерседеса» оставалось метров десять, парень с раскосыми глазами резко вывернул баранку вправо, и тяжелый КАМАЗ на скорости восемьдесят километров буквально в лепешку смял черный «мерседес» шестисотой модели и столкнул его в кювет.

КАМАЗ тоже свалился в кювет, но водитель успел открыть дверь и выпрыгнуть в снег…

А еще через две минуты на шоссе неподалеку от места аварии остановилась черная «волга». Задняя дверца открылась, водитель КАМАЗа, поскальзываясь, поднялся по откосу, выбежал на трассу и быстро юркнул в машину. Взревел мотор, черная «волга» унеслась прочь.

На месте аварии громыхнул взрыв, и «мерседес», в котором находилось три трупа, вспыхнул.

– Телефон, – сказал мужчина, сидящий рядом с водителем, обращаясь к парню на заднем сиденье.

Тот передал ему телефон.

– Чего ты так дрожишь? – хмыкнул мужчина, набрал номер и коротко доложил:

– Все сделано. На трассе полный порядок.

Он убрал телефон и принялся напевать:

– Если б знали вы, как мне дороги подмосковные вечера…

* * *

Минут через десять в квартире Зубова раздался телефонный звонок. Федор Иванович недовольно взял трубку и поднес к уху.

– Ты что, еще спишь? – раздался спокойный голос Хромова.

– Да нет, уже давно не сплю.

– Так вот, я тебе могу сказать – спи спокойно, дорогой товарищ.

– А в чем дело?

– Как, разве ты еще не знаешь?

– Нет, ничего не знаю, – испуганно пробормотал Зубов.

– Тогда через полчаса узнаешь. А пока можешь спать спокойно, – уже вполне шутливым и дружелюбным тоном сказал Хромов и рассмеялся.

Зубов ожидал, что Хромов объяснит ему причину своего веселья. Но вместо этого он услышал гудки отбоя.

– Вот черт! Так ничего и не сказал.

Зубов бросил трубку и стал просматривать утренние газеты. На работу он решил приехать к половине двенадцатого, сославшись на головную боль и усталость.

А минут через сорок ему сообщили, что его друг Матвей Фролович Санчуковский погиб в автомобильной катастрофе на дороге, ведущей к правительственным дачам. Его черный «мерседес» столкнулся с КАМАЗом, выскочившим на встречную полосу.

* * *

"Кандидат наук, талантливый химик Олег Владимирович Пескаренко сидел в маленькой камере всемирно известной тюрьмы «Матросская тишина». Он не был политическим деятелем, не был депутатом Верховного Совета, не был замешан в государственном перевороте, не готовил покушение на Президента или премьер-министра. Он был рядовым заключенным.

В камере он находился один. Всю эту ночь, как и дюжину предыдущих, Олег Пескаренко не смыкал глаз. Он ужасно похудел, щеки запали, руки тряслись. Он понимал, что выйдет из тюрьмы не скоро. И если сейчас ему тридцать шесть лет, то когда он выйдет на свободу, ему будет почти пятьдесят. И лучшие годы ему придется провести за решеткой. А все почему? Да потому, что он хотел жить как человек, хотел, чтобы его дети были здоровыми, чтобы жили в хорошей квартире, хорошо питались, могли поехать летом куда-нибудь отдохнуть. И вот из-за этого он сейчас здесь, в этой камере с шершавыми бетонными стенами, с маленьким окошком под потолком.

Он и не предполагал, что в этой камере почти полгода провел всесильный седоусый вице-президент России Александр Руцкой. Но тот жаждал власти, а он, Олег Пескаренко, никогда к власти не стремился. Ему просто хотелось жить по-человечески. И вот результат его устремлений. Вот какие плоды он вынужден пожинать.

Последний допрос был две недели назад. Тогда он разговаривал с полковником Поливановым и все ему рассказал, стараясь облегчить свою участь, стараясь смягчить приговор.

Единственное, что хоть как-то скрашивало его безрадостное одиночество – это размышления над проблемой, которая занимала его еще со времен аспирантуры. Проблема эта была чисто теоретическая, для ее разрешения не требовались приборы, и поэтому Олег Пескаренко, расхаживая от стены к стене, делая четыре с половиной шага вперед и четыре с половиной назад, размышлял над проблемами синтеза. Вообще, когда он думал о химии, он забывал все – жену, детей, забывал о том', – что находится в тесной тюремной камере, что ему «светит» большой срок, что выйдет он на свободу не скоро и совсем другим человеком.

Олег Пескаренко прикрывал глаза и двигался, как автомат, – четыре с половиной шага вперед, четыре с половиной шага назад. Затем он замирал на месте, будто наткнувшись на невидимое препятствие, запрокидывал голову к потолку и негромко произносил формулы, словно перед ним была огромная грифельная, доска, испещренная химическими знаками.

– Ну и дела! Ну и дела! – шептал Олег. – Как Я не мог до этого додуматься! Это же так просто… Это лежало совсем на поверхности. Странно, но почему-то никто до меня об этом не догадался.