Подходя в сопровождении своей дамы к собору, главный комиссар полиции не переставал размышлять о том, как все-таки изменились времена, по крайней мере внешне. Для него своего рода детенте была Эулохия. Она, правда, не была Сантьяго в женском обличье или самкой сантьягиньо, но она была из Каракаса, из Сантьяго-Леон-де-Каракас. А кроме того, она уж никак не была левой, ибо всю жизнь придерживалась исключительно правых взглядов. Как и ее отец. И это было очень заметно. Светловолосая и яркая, но никак не красная, она притягивала взгляды всех прохожих. Она, вне всякого сомнения, прекрасно это знала, и ей это явно нравилось, хотя со свойственным ей кокетством она и утверждала обратное.

Сейчас, в 2008 году от Рождества Христова, этой неравной паре могут, конечно, отказать в церковных таинствах за то, что они вполне счастливо живут во грехе, но во времена гражданской войны им не позволили бы даже переступить порог храма, если бы не подвергли еще какому-нибудь более серьезному наказанию.

Тем не менее сейчас они спокойно входили в собор, причем Эулохия служила ему защитой от назойливых приставал, и никто ничего им не говорил. Сам папа мог принять у себя председателя галисийского правительства, которого сопровождала та, кого пресса стыдливо именует его спутницей жизни, и ничего не произойдет, если не считать показного жеманничанья со стороны отдельных ханжей. Так что времена определенно изменились, и уже не следовало удивляться той роли, которую исполняла Эулохия подле пользующегося известностью в Компостеле главного комиссара корпуса национальной полиции. Правда, это вовсе не означает, что никто ничего не говорил, но, по крайней мере, эти мнения высказывались не громко, а шепотом. Компостела — город перешептываний и пересудов, особенно вокруг церкви.

Немало шепота и шушуканья производила и толпа, собравшаяся в главном храме одного из исторических центров христианства. Люди поспешно входили внутрь, стряхивая дождевую воду, стекавшую по ткани зонтов, и постукивая о каменные плиты подошвами туфель. Одновременно они высматривали знакомые лица, оценивая, кто какое место занимает, и отыскивая свободное местечко, чтобы побыстрее до него добраться. Все это хоть и делалось с подобающим ситуации почтением и в сакральном молчании, но тоже производило некоторый шум, сливавшийся со всеобщим перешептыванием. В тот момент, когда в храм вошла любовница комиссара, шепот перерос в глухой рокот, напоминавший шум морского прибоя, накатывающего на песок.

Любопытство, вызванное кончиной иерарха, собрало в храме всякого рода богомольцев, различного ранга действующих политиков, равно как и широкую палитру представителей гражданского общества. Здесь были представлены все институты власти, прежде всего, разумеется, церковной. А это означало, что было что обсудить, о чем поговорить и посплетничать. И вот почему нашу, скажем так, влюбленную пару встретил просто океанический рокот.

Не представляя себе толком, какие именно подводные течения могут быть здесь скрыты, все тем не менее единодушно связывали кончину декана со смертью Софии Эстейро. Этому в немалой степени способствовало отсутствие на церемонии Клары Айан, равно как и просочившийся благодаря персоналу университетской больницы некий неопределенный, но весьма настораживающий слушок.

Согласно этому слуху, Карлос Сомоса поступил в клинику в тяжелом состоянии, вызванном, судя по всему, попыткой убийства, которая не увенчалась успехом лишь благодаря применению сильнодействующего противоядия. Доктору невероятно повезло, что противоядие удалось применить вовремя. Отсутствие Клары Айан немало способствовало восприятию сего слуха как весьма правдоподобного. Говорили также, что, вполне вероятно, София Эстейро тоже могла быть отравлена своей соседкой по квартире. А кем же еще?

Не проявляя внешне никакого интереса к гулу голосов, напоминавшему размеренный и в то же время шумный рокот волн, ударяющих о песчаные берега, гудение ветра в кроне деревьев или жужжание мух, роящихся в конюшнях над конским навозом, Андрес Салорио и Эулохия Андраде направились прямо к первому ряду скамей центрального нефа собора.

В этот раз многие из представителей политической власти пришли в сопровождении своих супруг. Женщин-политиков было три или четыре, и все они появились без мужей. В общем и целом, мир не слишком-то изменился.

Присутствие жен политиков было обусловлено, возможно, высоким священническим чином скончавшегося, но во многом еще и тем нездоровым интересом, который его известная склонность к противоположному полу вызывала у дам даже после его смерти. Ведь широко известна испанская традиция выигрывать битвы, подобные последнему сражению Сида.[52]Сыграла свою роль и бесспорная привлекательность самой фигуры покойного декана для женщин — привлекательность, которая в эти скорбные моменты значительно возрастала под воздействием тайных механизмов женской психологии. Добравшись почти до главного алтаря, комиссар и его спутница заняли крайние места на второй скамье слева, рядом с женой представителя центрального правительства, как раз за местами, предназначенными для высокопоставленных церковных сановников, не принимавших непосредственного участия в проведении церемонии.

Правую скамью занимали родственники покойного, то есть Адриан с родителями и две старые сеньоры деревенского вида, облаченные в траурные одежды и державшиеся молчаливо и достойно.

Андрес решил сесть рядом с супругой представителя правительства, желая таким образом оказать ей внимание и поддержку, поскольку тот факт, что резиденция последнего располагалась в Корунье, означал некоторую сегрегацию внутри политического сообщества, осевшего в основном в Сантьяго и принадлежавшего по большей части уже к другому, более молодому поколению. Так рассуждал комиссар. Однако он, такой предусмотрительный, забыл об одной важной детали: о прискорбном инциденте с вертолетом. И осознал он это слишком поздно, лишь в тот момент, когда после сухого приветствия жена мадридского представителя бросила Эулохии:

— Твой сын случайно не летает где-нибудь здесь на вертолете?

Эулохия не знала, что ответить. Она натянуто улыбнулась и вцепилась Андресу в руку так крепко, как только могла. Но несгибаемая супруга представителя центрального правительства продолжала гнуть свое:

— Я не говорю о том, чтобы запускать в кадило петардами, хотя это тоже неплохой вариант, но вот какой-нибудь плакатик вывесить на всеобщее обозрение было бы весьма уместно. Посмотри, разве здесь не полно придурков?

Эулохия Андраде сумела сдержать ухмылку и едкое словцо, уже вертевшееся у нее на языке.

В это мгновение к ним подошел полицейский агент и что-то прошептал на ухо комиссару. Тот тяжело вздохнул и сказал Эулохии: